Расчетные квитанции (боны) номиналом 1, 3, 5 и 10 рублей, выпущенные Главным Управлением Северных Лагерей НКВД в 1936 году. Появились в обращении среди коллекционеров в конце 80-х годов, после рассекречивания значительной части архивов НКВД в период Перестройки. Подобными платежными средствами лагерное руководство выдавало зарплаты и премии заключенным за перевыполнение плана. Представленные в коллекции боны находятся в отличном сохране и явно не были в употреблении – на оборотной стороне отсутствует оттиск печати, являвшийся необходимым условием для приема суррогатов в лагерном ларьке. Читать дальше…
* * *
Сам факт существования внутренней “валюты” ГУЛАГа до конца 80-х годов не был широко известен. С одной стороны, это было вызвано закрытостью самой системы, а также тем, что расчетные квитанции имели хождение только на территории определенного лагеря. С другой стороны, сам по себе выпуск “лагерной валюты” носил полулегальный характер и нередко осуществлялся по инициативе начальника зоны без какого-либо строгого контроля со стороны руководства НКВД. Со временем лагерные боны стали частью теневой экономики ГУЛАГа, что послужило поводом для проведения в 1936 году громкого расследования, стало главной причиной ареста и последующего расстрела главы НКВД Генриха Ягоды. Возможно, именно этим объясняется хорошая сохранность представленных в коллекции расчетных квитанций: выпущенные в 1936 году, они так и не были запущены в обращение и, скорее всего, на многие десятилетия осели в местных архивах НКВД.
В том, что внутри системы ГУЛАГ со временем появилась собственная “лагерная” валюта, не было ничего удивительного. К середине 30-х годов ГУЛАГ превратился в мощную и высокоприбыльную организацию – со своими законами, правилами, экономикой и, следовательно, средствами расчета. Строительство концентрационных лагерей в Советской России началось еще в 1918 году, буквально сразу после официального старта так называемого «красного террора» – репрессивной государственной политики правительства большевиков. К концу 1921 года в стране было уже 122 лагеря, а осенью 1923-го – 315.
С 1923 по 1934 год все подобные учреждения находились в ведении Объединенного Государственного политического Управления (ОГПУ). За это время в целях «социальной профилактики» через “исправительное горнило” прошло свыше 10% населения СССР. Режимные заведения являлись не только средством подавления любого инакомыслия, но и бездонным резервуаром бесплатной рабочей силы. Точнее, почти бесплатной. Как ни удивительно, но заключенные советских лагерей все же получали за свой труд вознаграждение. Правда, оно было весьма условным. Согласно циркуляру ГУМЗАКа (Главного управления мест заключения) от 25 ноября 1926 года, зарплата арестантов должна была составлять 25% от ставки рабочего соответствующей квалификации в госпромышленности. Однако это правило работало только на бумаге. На деле же государство всеми силами старалось добиться полного самофинансирования своего детища. Так что с самого начала главной задачей лагерей являлась не пресловутая “перековка”, а получение максимальной хозяйственной отдачи от “з/к” при минимальных затратах на их содержание.
Отчасти эта задача решалась за счет самих заключенных. Например, в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН) каждый арестант имел право ежемесячно получать из дома до 50 рублей – для лагеря это были огромные деньги. Однако на территории зоны пользоваться настоящими государственными купюрами было категорически запрещено. За укрытие советских денег заключенному полагался расстрел (сотруднику лагеря – длительный срок). Впрочем, к этой мере подходили избирательно. Достоверно известно, что на Соловецких островах уголовники из числа “блатных” играли в карты на привычные им «хрусты», в то время как политических узников за такую дерзость ждала пуля. Поэтому денег от родственников арестантам на руки не выдавали, а сразу зачисляли на лицевой счет. К домашней сумме ежемесячно приплюсовывались премиальные квитанции на 3-5 рублей за перевыполнение нормы. Однако заключенным далеко не всегда удавалось воспользоваться суммами, которые перечисляли им родные. Так, писатель Михаил Розанов в своей книге “Соловецкий концлагерь в монастыре” писал следущее: “С лицевого счета, на который записываются отобранные или присланные родственниками деньги, можно взять или, точнее говоря, могли дать квитанцию и на рубль, и на десять, и на пятьдесят рублей. Или вообще отказать в выдаче. Это зависело от года, от настроения того или иного начальника, от положения заключенного и от суммы на его счету, а прежде всего и больше всего – от блата”.
Расчетные квитанции представляли собой книжечку с отрывными чеками, которую выдавал финансовый отдел ОГПУ. Этими чеками заключенный мог расплатиться в ларьке или Розмаге — «розничном магазине», который находился на первом этаже управления лагеря (располагался в здании бывшей монастырской гостиницы в Соловецком порту). «Каждый имел на руках «квитанцию» на сумму, которую можно было истратить в лагерных магазинах. С этой суммы «списывал» завмаг красными чернилами, а лагерная бухгалтерия делала расчеты. Словом, по тюремному типу», – вспоминали бывшие заключенные. На квитанциях помещался примерный текст: «Лагерь Особого назначения ГПУ — квитанция на сумму до N рублей — выдана заключенному NN на сумму N рублей N копеек». После каждой покупки на чеке ставили пометку о том, на какую сумму приобретались товары и сколько денег осталось на лицевом счету владельца. Работники Розмага выписывали квитанции в двух экземплярах: одну оставляли у себя, а вторую отправляли в контору, которая вела учет средств заключенных. Это делало бессмысленной и невозможной подделку квитанций.
История сохранила прейскурант на некоторые товары из лагерных ларьков: 1 кг рыбы (сельдь) стоил 1 рубль 30 копеек, колбасы – 2 р. 50 к., сахара – 63 к., одеколон – 5 р. 25 к., английская булавка – 30 к. Правда, чтобы заработать на английскую булавку, заключенному требовалось перевыполнить дневной план как минимум на 200%. Кроме того, “гулаговские стахановцы” получали право обслуживаться в Розмаге без очереди. Такие вот соловецкие привилегии.
К слову, даже 300-процентное перевыполнение плана вовсе не гарантировало узнику выплату всех заслуженных бон. Дело в том, что, помимо премиальной, в лагерях действовала и своя система штрафов. Об этом, в частности, пишет исследователь ГУЛага Михаил Розанов в своей книге «Завоеватели белых пятен»: «Если в течение месяца у заключенного оказывалось больше трех дней с выработкой ниже 100%, автоматически вычеркивалась премия за весь месяц. Среди лагерных мер наказания практиковалось наложение денежных штрафов бухгалтерией, а также лишение премиального вознаграждения и ларьковых продуктов за различные нарушения, в основном за мелкий материальный ущерб. Вот, к примеру, характерная формулировка: «За прожженные у костра валенки… лишить премвознаграждения за январь и февраль месяцы».
Позже расчетные квитанции стали выполнять и функции поощрения – то есть выдаваться заключенному вне зависимости от состояния его собственного личного счета, в награду за перевыполнение норм производства. «Деньги в административных документах изначально и вплоть до конца 1940-х годов обозначались терминами «денежное поощрение» или «денежное премиальное вознаграждение». Понятие «зарплата» тоже иногда употреблялось, но официально такое название было введено только в 1950 году», – пишут исследователи Л. Бородкин и С. Эртц в книге “Структура и стимулирование принудительного труда в ГУЛаге”. В официальных документах эта же мысль получает идейное обоснование: “Построение премиальной системы в лагерных условиях является началом, стимулирующим производительность труда отнюдь не менее интенсивно, чем сдельная зарплата вольницы”. «За работу не платили никаких денег. Но ежемесячно составляли списки на «премию» — по усмотрению начальников, и по этим спискам давали два, три, редко пять рублей в месяц. Эти два рубля выдавались лагерными бонами — деньгами вроде «керенок» по размеру, с подписью тогдашнего деятеля лагерей Глеба Бокия. Бонами стали рассчитываться с конца 1929 года, во время перековки», – писал в своем автобиографическом романе «Вишера — антироман» Варлам Шаламов, который провел в советских лагерях около 18 лет.
Всё более распространявшаяся практика поощрения “передовиков” привела к тому, что в лагерях стали появляться денежные суррогаты, называемые “бонами”. Впервые они появляются на тех же Соловках – осенью 1929-го, в год “Великого перелома”, в лагере вошли в обиход специальные билеты, расчет которыми получил кодовое обозначение “Касса №2”. На них был изображен слон с буквой “У” на попоне. В итоге получился “УСЛОН” – Управление Соловецких лагерей особого назначения. С тех пор изображение этого животного стало негласной эмблемой соловецкого лагеря. “Слоники” по-прежнему назывались расчетными квитанциями, но были похожи на купюры. Они отличались по цвету, номиналу и размеру: горизонтальные – размером 75х52 мм и номиналом 2, 5 и 20 копеек, и вертикальные размером 75х102 мм и достоинством в 1, 3, 5 рублей и 50 копеек.
Отпечатанные в цвете на хорошей бумаге, тщательно защищенные от подделки, первые лагерные дензнаки были изготовлены не где-нибудь, а на предприятиях Гознака. Их появление позволяло выполнить сразу несколько задач. Во-первых, создать дополнительный и весьма эффективный инструмент давления (или поощрения) на заключенных. Напомним, что лагерный паёк тех же Соловков рассчитывался из суммы в 3 рубля 78 копеек на человека, и из-за своей скудости был прозван «мёртвым». Во-вторых, суррогаты позволяли выполнить требование безопасности, предписывающее не допустить возможности использования заключенным накопленных в лагере денежных средств в случае освобождения или побега. Поэтому денежные сертификаты действовали только на территории определенного исправительного учреждения. Наконец, именно из-за ограниченности использования сертификатов их нельзя было считать настоящими деньгами – в противном случае это противоречило бы законам СССР. Любопытно, что в системе гознаковой нумерации лагерных бон была зашифрована криптограмма-акроним. Первые буквы серий различных номиналов складывались в аббревиатуру «ОГПУ»: литера «О» — на квитанциях достоинством в 5 рублей, «Г» — 3 рубля, «П» — 1 рубль и «У» — на квитанции в 50 копеек. Вторая буква серии соответствует номеру выпуска: А – первый, Б – второй, В – третий. На каждом “слонике” первого тиража 1929 года слева внизу размещалась графа с факсимильной подписью: «Член коллегии ОГПУ: Г. Бокий». Вторая подпись – начальника Финотдела ОГПУ (на всех последующих выпусках она одинаковая, но трудно читаемая).
Соловецкий опыт показался удачным, и его подхватили другие лагеря и исправительные учреждения. “Свои” боны в начале 30-х годов печатали не только на Соловках, но и в других лагерях. Например, расположенных в Свердловской области. На Урале их называли «внутрипостроечными расчетными знаками». Тираж был отпечатан на бумаге без водяных знаков в 1932 году. Эти денежные суррогаты также различались по цвету в зависимости от номинала – от 1 до 100 рублей. Большое количество гигантов индустриализации, в строительстве которых участвовали заключенные, также имели специальные боны для выплат рабочим. К таковым можно отнести хозрасчетные знаки «Уралмашстроя», где в 1931 году были выпущены боны номиналом от одной копейки до 5000 рублей. В коллекциях нумизматов также имеются денежные суррогаты Пермстроя достоинством до 500 рублей. Известно, что в Горьковской области на Вахтанском строительстве выпускались специальные боны «рабочего кооператива». Это были знаки достоинством в 25 и 50 копеек, 1, 1 р. 50 коп., 1 р. 75 коп., 2, 3 и 5 рублей, с односторонним текстом: «На право получения из магазина Вахтанского Рабочего Кооператива товаров на…». Они не были датированы, но также вышли в начале 30-х годов.
Лагерные боны стали заметным подспорьем для заключенных. В 1932 году на Соловках на местные боны свободно продавались худшие сорта свежей рыбы, разные овощи, тюлений жир, кости, колбаса, иногда молоко. Примечательно, что на свободе многие люди не видели и этих продуктов. Известны случаи, когда вольные в Карелии выменивали на водку или советские деньги лагерные дензнаки по курсу 1:2, на которые потом в Розмаге можно было купить то, что исчезло из магазинов на воле, где царствовала карточная система. Кстати, именно на 1932 год выпал следующий выпуск соловецких бон. В это время лагеря особого назначения получают менее страшное название – исправительно-трудовые. К “слоникам” уже известных нам номиналов была добавлена купюра достоинством 10 рублей. От предыдущих партий новые квитанции отличались факсимильной подписью – на этот раз ее оставил Матвей Берман, назначенный начальником ГУЛага 9 июня 1932 года. Именно в бытность его бдительного руководства советскими исправительно-трудовыми лагерями вымерла шестая часть заключенных.
Боны и расчетные квитанции просуществовали вплоть до 1933 года, когда вдруг в одночасье исчезли из обихода. Дело в том, что 25 февраля 1933 года вышло постановление Наркомфина СССР “О недопущении выпуска в обращение денежных суррогатов”. После выхода этого постановления руководству ГУЛага ничего не оставалось, как отказаться от выпуска денежных суррогатов и, вероятно, снова перейти на безналичную систему расчетов – т.е. вернуться к расчетным квитанциям. Однако, судя по всему, лагерные боны на этом не прекращают своего существования. В коллекциях нумизматов по всему миру встречаются гулаговские расчетные квитанции и чеки 1935-1950 годов, однако об их подлинности достоверно ничего не известно. Кроме того, ни одна из них не каталогизирована нумизматами (справедливости ради заметим, что далеко не все соловецкие боны, выпущенные ранее 1933 года, занесены в Каталог бумажных денежных знаков, но большинство упоминаются в каталоге Кардакова).
Можно предположить, что ввиду ограниченности хождения лагерных бонов в НКВД решили, что они не вполне подпадают под приведенную в постановлении Наркомфина определение “денежный суррогат”. Возможно также, что боны стали играть слишком заметную роль в теневой экономике ГУЛАГа, чтобы от них полностью отказываться. Не случайно к 1936 году всё чаще встречаются боны без серийных номеров и без каких-либо подписей. В лучшем случае, при передаче заключенным такие квитанции проштамповывались печатью исправительного учреждения на обратной стороне. Подобные “анонимные” суррогаты открывали поистине безграничные возможности для злоупотреблений – как со стороны “блатных”, нередко обиравших простых заключенных, так и со стороны лагерного начальства. Вполне вероятно, что ниточки этой теневой экономики вели непосредственно к руководству НКВД – в частности, к шефу Главного управления лагерей при ОГПУ Лазарю Когану. Это бывший анархист, который в большинстве старых справочников числился помощником председателя Районного Гуляй-Польского Военно-Революционного Совета – высшего органа махновского движения. Однако лидер Союза анархистов Украины Вячеслав Азаров ставит этот факт под сомнение и утверждает, что человека с таким именем среди лидеров махновского движения никогда не было. Как бы то ни было, в 1918 году Коган порвал с анархизмом и перешел на сторону победивших большевиков. Доказал свою верность на посту начальника Особого отдела IX армии, потом заместителя начальника войск ОГПУ. Именно Коган считается одним из основных организаторов ГУЛага. В 1932 году он стал замначальника созданного в 1929 году Управления северных лагерей особого назначения – УСЕВЛОН (предположительно именно это ведомство позже выпустит представленные в нашей коллекции боны), контора которого размещалась в бывшем Строгановском дворце в Сольвычегодске. К тому времени в структуру УСЕВЛОНа входили Архангельский, Котласский, Соловецкий, Сыктывкарский, Пинюгинский, Усть-Вымский, Ухтинский лагеря, общее число заключенных в которых составляло почти 140 тысяч человек.
Тогда же Коган реализовал идею создания при лагерях предприятий, продукция которых пускалась на «черный рынок», а выручка использовалась для личного обогащения и подкупа должностных лиц. Вскоре в дело вошел и сам глава НКВД Генрих Ягода, который предложил более крупную игру: создать Кооператив НКВД, через который реализовывать на Западе алмазы и драгоценные металлы, добываемые заключенными сибирских лагерей. Гулаговский «бизнес» довольно скоро привлек внимание зарубежных спецслужб. В конце концов, эта история дошла до Сталина, она и стала непосредственной причиной ареста Ягоды. Арестовывал главу НКВД уже упоминавшийся в “Маленьких историях” заместитель народного комиссара НКВД тов. Фриновский – тот самый, что расследовал дело о секретных символов на пионерских значках (см. заметку “Тайные знаки пионерии“) и сам был расстрелян годом позже. А в январе 1938 года арестовали и самого Лазаря Когана. Он был одним из свидетелей обвинения против Ягоды, на которого пытался переложить вину за свои собственные преступления. Сидя в камере, Коган писал покаянные письма Ежову и Берии, но безответно. В марте 1939 года его расстреляли. А в 1956 году реабилитировали, как «необоснованно репрессированного командира Красной Армии»! Причем реабилитация была полной – с возвратом конфискованного имущества и наград. Такие вот зигзаги судьбы.
Еще одним персонажем, о котором нельзя умолчать в нашем рассказе – это выросший в семье украинского учителя “несгибаемый партиец” Глеб Иванович Бокий, чье факсимиле красовалось на самых первых выпусках соловецких бонов. Участник революций 1905 и 1917 годов, Глеб Бокий не сумел закончить образование – диплом геолога он так и не получил. «Он был студент и был горняк, зачеты же не шли никак», – лаконично подтрунивала Бокия «дружеская эпиграмма» в журнале «Соловецкие острова» за 1929 год. Член партии большевиков с 1900 года, свою карьеру в органах Бокий начал с должности заместителя председателя Петроградской ЧК и в дальнейшем прославился как один из организаторов «красного террора» в Петрограде. Многим Бокий известен и как глава специального отдела перехвата и дешифровки – это подразделение внешней разведки было одним из самых секретных в ОГПУ. Между Кемью и Соловецкими островами курсировал пароход, названный в его честь, который перевозил в трюмах и на прицепленной барже заключенных. По этому поводу соловчанами была сложена шуточная песня:
Шептали все… Но кто мог верить?
Казался всем тот слух нелеп:
Нас разгружать сюда приедет
На «Глебе Боком» — Бокий Глеб.
По воспоминаниям людей, знавших Бокия лично, «он сутулился при ходьбе и имел странную привычку носить военную форму и плащ круглый год. Собеседников бросало в дрожь от взгляда его холодных голубых глаз, которые заставляли людей думать, что ему противен сам их вид». Многие также помнят, что у этого партийца были довольно странные шутки. Однажды он заключил пари с Максимом Литвиновым, что украдет из его сейфа в Наркомате иностранных дел документы. Литвинов приставил к двери часового, но наутро спецкурьер привез дипломату его бумаги. Будущий нарком иностранных дел тогда не прислал Бокию проспоренный коньяк, а написал жалобу Ленину. Впрочем, никаких особых взысканий за эту проделку “человек и пароход” Глеб Бокий не получил. Однако его судьба сложилась не менее трагично, чем у людей, за которыми он надзирал: в 1937 году, в возрасте 58 лет, он был расстрелян как враг народа. Рассказывают, что Бокию вышла боком его фраза: “А что мне Сталин? Меня Ленин на это место поставил”. Однако после смерти Сталина, в июне 1956 года, Бокия реабилитировали.
Полностью реабилитировали в конце 50-х годов и уже упоминавшегося ранее Матвея Бермана – руководителя ГУЛАГа, печально прославившегося организацией мора среди заключенных. Вот как описывает его последние дни автор статьи “Братья Берманы — стахановцы террора” Алексей Тепляков: “24 декабря 1938 года завотделом кадров ЦК ВКП(б) Георгий Маленков сообщил Матвею Берману, что товарищ Сталин не может далее держать в правительстве брата немецкого шпиона и друга целой шайки разоблаченных врагов народа. Сорокалетний бывший нарком понял, что Хозяин поставил точку в его судьбе. Берман действительно неприлично долго оставался на свободе. Многие его видные коллеги по НКВД были арестованы еще несколько недель назад. Да и все предшественники в мирном наркомате связи – бывший глава Совнаркома Алексей Рыков, бывший нарком внутренних дел Генрих Ягода, бывший командарм Иннокентий Халепский – давно отправились в застенок и были расстреляны. А Берман просидел в этом кресле почти полтора года. Повинуясь кивку Маленкова, Матвей Давидович встал, последний раз зацепив взглядом оплывшее бабье лицо и мутные глаза сталинского любимца. В приемной Бермана уже ждали. Несколько чекистов вывели своего бывшего начальника на улицу и усадили в «воронок». Следствие было недолгим. Уже 7 марта 1939 года круглолицый председатель военной коллегии Верховного суда СССР Василий Ульрих скороговоркой прочитал приговор: за участие в заговорщической и террористической организации в органах НКВД – расстрелять. Бермана потащили в подвал, а Василий Васильевич, шелестя бумагами, уже быстро читал аналогичный приговор следующей жертве, вспоминая, как двумя неделями ранее перед ним стоял младший брат только что осужденного им недавнего наркома связи, бывшего комиссара госбезопасности…”
Несмотря на массовые чистки в рядах НКВД и начавшуюся Великую отечественную войну, “теневая экономика” в системе ГУЛАГ не ослабевала. Мало того, приток в лагеря немецких военнопленных и граждан вновь присоединенных к СССР стран привели к появлению в лагерях новых форм товарно-денежных отношений, таких как обмен валюты, торговля оружием и пр. Очевидно, что весь этот “бизнес” не мог проходить без участия высокопоставленных чинов НКВД. В “Архипелаге ГУЛаге” Александра Солженицына в главе, посвященной выселению прибалтийских народов, автор сообщает о том, что многие из переселенцев были насильно загнаны в артели старателей трестов “Хакзолото” и “Енисейстрой”, реальная власть над которыми была у генералов МВД. «Эти умирающие люди посылались вылизывать остатки золота, которые государству было жаль покинуть. Зарабатывали эти «старатели» в месяц 3—4 «золотых» рубля (150— 200 сталинских, четверть прожиточного минимума). На некоторых рудниках под Копьевом ссыльные получали зарплату не деньгами, а бонами: в самом деле, зачем им общесоюзные деньги, если передвигаться они все равно не могут, а в рудничной лавке им продадут (завалящее) и за 6оны?», – пишет Солженицын.
История тюремных бонов 30-50-х годов до сих пор остается недосказанной. Раскрытие архивов НКВД-КГБ в начале 90-х годов хоть и пополнило каталоги коллекционеров новыми артефактами, но не внесло большой ясности в вопрос о том, сколько бонов, где и до какого времени было выпущено. В связи с этим в среде коллекционеров не утихают споры о подлинности тех или иных денежных суррогатов. Несомненным остается одно – так до конца и не рассекреченная “валюта” советского ГУЛАГа остаётся неопровержимым свидетельством того, что массовые репрессии первой половины XX века в СССР лишь внешне носили характер политический. На деле же многомиллионная армия бесправных и безвестных рабочих рук была призвана крепить экономическую мощь державы, попутно способствуя личному обогащению отдельных ответственных работников одной из самых кровавых карательных машин мира, известной под аббревиатурой ГУЛАГ.
Болтает о фальшивках.
Кроме бон 1929-32 гг. – все остальное фуфло!