Пригласительный билет на торжественный вечер, посвященный 50-летию журнала «Огонёк», с автографом одного из участников этого вечера — поэта Евгения Евтушенко. Вечер состоялся в Центральном доме журналиста в Москве 15 марта 1973 года. Билет отпечатан тиражом в 700 экземпляров, был действителен на два лица. Собрание проходило под председательством тогдашнего главного редактора журнала Анатолия Софронова при участии видных деятелей советской культуры. В том же году, в связи с 50-летием, журнал «Огонёк» был награжден Орденом Ленина.
* * *
Строго говоря, в тот мартовский вечер 1973 года «Огонёк» должен был праздновать 50-летие не начала, а возобновления своей деятельности. На самом деле журнал был основан в 1899 году в Санкт-Петербурге — как иллюстрированное приложение к газете «Биржевые ведомости». Новый журнал приглянулся публике, а потому быстро набирал популярность. К началу века тираж издания перевалил за 120 тысяч экземпляров. Секрет популярности был прост — журнал публиковал материалы на самые разные темы и славился качественными иллюстрациями. Однако на следующий год после октябрьского переворота журнал по понятным причинам прекратил своё существование. Лишь пять лет спустя, в 1923 году стараниями поэта и публициста Михаила Кольцова «Огонёк» возобновил свою деятельность. Редакцию возглавил сам Михаил Кольцов (позже он же стал главврачом журнала «Крокодил». После ареста Кольцова в 1938 году журнал переходит в издательство «Правды» и окончательно становится главным пропагандистским рупором советской власти. В коллекции «Маленьких историй журнал «Огонёк» за разные годы представлен довольно обширно.
В 1970-е годы журнал возглавлял поэт и журналист Анатолий Софронов, председательствовавший и на вечере 15 марта 1973 года. В истории «Огонька» он оставил неоднозначный след и вызвал в свой адрес много критики. В частности, его обвиняли в антисемитизме и сталинизме, в злоупотреблении служебными полномочиями и выписывании самому себе гигантских гонораров (за неуплату партийных взносов с которых Комитет партийного контроля однажды объявил ему выговор). Однако при этом в отечественной культуре Анатолий Софронов оставил куда более весомый след как автор стихов, театральных пьес и многочисленных песен, многие из которых — особенно в военное и послевоенное время — были настоящими хитами («Шумел сурово Брянский лес», «Огни Москвы», «Дай руку, товарищ далёкий» и многие другие). Но все эти песни остались в военном прошлом Сафронова, а в 70-е годы он уже снискал себе славу царедворца, пользовавшегося покровительством генсека Л.И.Брежнева. С такими связями и возможностями главред «Огонька» мог отметить 50-летие издания в куда более пафосном помещении — вплоть до Дома Союзов напротив Кремля! Однако Сафронов выбрал именно ЦДЖ (Центральный дом журналиста), и выбор этот был не случаен.
Центральный дом журналиста (или попросту Домжур) на протяжении всего ХХ века и до наших дней остаётся одной из наиболее известных культурных и информационных площадок Москвы. В начале XIX века здание по адресу Никитский бульвар, 8 было флигелем располагавшейся здесь некогда усадьбы Гагариных, сгоревшей в пожаре 1812 года. В 1830-х годах дом принадлежал «знатной московской даме» Анастасии Михайловне Щербининой — дочери княгини Екатерина Романовны Дашковой.
В наши дни Анастасию Щербинину назвали бы «светской львицей». По свидетельству современников, Анастасия Михайловна слыла скандалисткой и довольно беспорядочно тратила деньги, за что известная своей скупостью княгиня запретила допускать к ней дочь. После смерти княгини в 1810 году часть её огромного наследства перешла к дочери, и в доме Анастасии кипела светская жизнь. 20 февраля 1831 года на балу у Анастасии Михайловны в том самом доме на Никитском бульваре, 8 вальсировали Александр Пушкин со своей прекрасной молодой супругой Натальей Гончаровой; это был их первый совместный выход в свет после венчания в находившейся неподалеку (и существующей поныне) церкви Большого вознесения. Но рано или поздно любое наследство кончается, и в 1836 Анастасия Щербинина вынуждена продать дом графине Головиной, от которой позже он, в свою очередь, переходит к купцу Александру Прибылову. После революции дом национализировали, оставив проживавшей в нём семье несколько комнат, а в 1920 году по распоряжению первого Наркома просвещения Анатолия Луначарского в особняке был открыт Дом печати. Он предназначался для московских «тружеников пера» (так в начале советской власти стали именовать журналистов) и располагал 14-ю комнатами, предназначенными для читальни, библиотеки, собраний кружков и занятий. Были здесь также необходимые для подобных заведений столовая с буфетом и зрительный зал со сценой.
Членом правления вновь созданного Дома печати стал Владимир Маяковский. В первое десятилетие своего существования Дом печати стал центром литературной жизни страны. Здесь часто бывали и выступали Валерий Брюсов, Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич, Александр Блок. Свои концерты сливкам московского общества здесь давал великий российский скрипач Давид Ойстрах. 19 февраля 1922 года в стенах Дома печати проходил первый в стране литературный аукцион в помощь голодающим Поволжья (о том, как непросто развивалась благотворительность в СССР читай заметку «Между НЭПом и продразверсткой»). А 30 декабря 1925 года здесь же прошла панихида по Сергею Есенину. На фасаде Дома печати висел большой плакат: «Умер великий русский поэт».
В 1938 году Дом печати был переименован в Дом журналиста и практически сразу же стал известен как «Домжур». В послевоенные годы роль Домжура как культурного центра заметно снизилась, поскольку в Москве к тому времени появилось много новых площадок для работников искусства- Центральный дом литераторов (1934 год), Центральный дом кино (1934 г), Центральный дом художников (1970-е) и т.д. К 70-м годам ЦДЖ стал чем-то вроде профессионального клуба для работников печати: здесь проводились творческие вечера, неформальные встречи журналистов, справлялись свадьбы и т.д. Так что нет ничего удивительного в том, что свой полувековой юбилей журнал «Огонёк» решил отметить именно здесь.
Обладателю представленного в нашей коллекции пригласительного билета повезло — ему удалось получить автограф самого Евгения Евтушенко. Среди поэтов советского времени Евтушенко занимает совершенно особое место. Классический «шестидесятник», типичный сторонник «социализма с человеческим лицом», Евгений Евтушенко в своем творчестве был в равной степени близок и убежденным ленинцам, и сторонникам либеральных течений (вплоть до диссидентов) того времени. 
Необыкновенно талантливый, темпераментный и увлекающийся, Евгений Евтушенко сочетал в себе искреннюю веру в социализм и столь же искреннее негодование по поводу того, что он считал преступлениями режима против прав человека. О его непосредственности ходили легенды, так что не всегда даже понятно было — непосредственность это или хорошо замаскированная хитрость. Так, ещё в школе в Марьиной роще двоечник Евтушенко однажды едва не сошёл за антисоветчика, наивно спросив ошеломленную учительницу, зачем нужно бороться с песнями и побеждать их. Просто на уроке разучивали популярную в сталинские времена песню «С песнями, борясь и побеждая, наш отряд за Сталиным идет». Еще один скандал в школе разразился после того, как на одном из уроков юный Женя Евтушенко, обсуждая подвиг молодогвардейцев, заявил, что не уверен, смог бы повести себя так же как они, выдержав все пытки. Много лет спустя с той же непосредственностью уже именитый поэт Евтушенко позвонит в кабинет к главе КГБ СССР Юрию Андропову и пригрозит повеситься у дверей Лубянки в случае, если Александру Солженицыну (к тому времени уже изгнанному из Союза писателей) дадут тюремный срок. Андропов вежливо предложит Евтушенко исполнить свою угрозу, мол, липы на Лубянке крепкие. Но Евтушенко позвонит снова и пообещает устроить за Солженицына баррикады в Москве. И это были не просто слова — в подъезде дома поэта уже собирались «ходоки» из числа его почитателей из разных городов СССР, приехавшие из опасения ареста своего кумира и готовые встать на его защиту. По этой ли причине или нет, но Солженицына в итоге было решено в тюрьму не сажать, а выслать за границу. А в 1968 году, когда советские танки вошли в Прагу, Евтушенко начнет слать гневные телеграммы протеста Брежневу — прямо из Коктебеля, где в это время сам отдыхал. А еще раньше — будет защищать от нападок Хрущева скульптора Эрнста Неизвестного.
Однако при всем этом Евтушенко оставался совершенно советским поэтом, далеко не дойдя до той грани, которая превращает обычного человека с активной жизненной позицией в диссидента. Возможно, кому-то и хотелось видеть в нём борца с советским режимом (в среде поклонников его таланта без конца говорили о «притеснениях» поэта со стороны властей), но на деле в СССР мало было более обласканных властями поэтов, нежели он. Да и свой путь в литературу в конце 40-х годов тогда еще юный Евтушенко начал со сборника стихов, прославляющих Сталина, которых позже он сам стыдился. Однако стихи эти были не следствием стремления юного поэта сделать карьеру на поприще партийной литературы, а скорее довольно искренней верой в дело Ленина:
«Коммунизм для меня – самый высший интим,
А о самом интимном не треплются».
Как и многие «шестидесятники», Евтушенко считал, что все перегибы в СССР происходят по вине людей, искажающих учение Ленина. И он как мог боролся с проявлениями «неправды», из-за которой, по его мнению, страдала великая идея:
«…Но будь правдив. Любую фальшь твою
Сочтут, быть может, фальшью коммунизма».
Да и приглашенным на юбилей «Огонька» поэт стал, разумеется, не случайно. В том же «Огоньке» несколькими годами раньше вышел моментально ставший знаменитым сборник стихов Евтушенко «Со мною вот что происходит…» Евтушенко печатали много, охотно и все — на фоне многих других литераторов ему попросту не на что было жаловаться. Несмотря на это, Евтушенко никогда не был «придворным» поэтом. Обласкан советской властью — был, и за границу выезжал многократно, и жизнь вел на широкую ногу, но при этом оставался таким же непредсказуемым в своих поступках и суждениях. Именно эта кажущаяся простота характера и некоторая двусмысленность его стихов — при огромном стихотворном таланте, разумеется — составляли основу его огромной популярности. Евтушенко «жёг» своим стихом так, что люди перешептывались: как после ТАКОГО ему еще разрешают выступать?
«Когда все молятся портрету
Того, кто давит мысль и честь,
Единомышленников нету —
Лишь соумышленники есть.»
«..На свободе быть позорно,
когда почётно сесть в тюрьму».
Но едва ли эта двусмысленность сильно тревожила власти. Поэт не покушался на устои, подвергая критике лишь частности — и при этом был чертовски популярен, так что у властей не было никакого резона травить его. Аналогичным образом обстояли дела с другими кумирами того времени — Владимиром Высоцким и Булатом Окуджавой. И пусть общественное мнение нередко приписывало их текстам больше протестности, чем подразумевали сами авторы, для режима было куда выгоднее обеспечить благополучное существование таких «вольнодумцев», нежели репрессиями выковывать из них новых солженицыных. Напротив, власти начали поощрять подобные собрания — внимательно следя, тем не менее, за тем, чтобы его участники случайно не перешли черту. Те, впрочем, и не пытались. И на рубеже 60-70-х годов популярными становятся концерты в Политехническом музее (до конца перестройки именно Политех останется главной площадкой для вольнодумцев СССР) с участием этих и других кумиров либеральной части советского общества.
Считалось, что таким образом «интеллигенция» может мирно выпустить пар. Так оно, безусловно, и было, однако кроме пара в умах тысяч и сотен тысяч советских людей оседали идеи, через много лет сделавшие неизбежным приход «гласности».
Но это будет потом, а пока что на дворе 1973 год, и Евгений Евтушенко уже прогремел на всю страну своими поэмами «Бабий Яр», «Братская ГЭС» и стихотворением «Танки идут по Праге». Сотни тысяч людей по всей стране цитируют более чем двусмысленную с точки зрения советской цензуры поэму «Монолог голубого песца» и написанную в 1970-м году поэму «Казанский университет», формально посвященную В.И.Ленину, но где есть и такие строки:
«История России есть борьба
свободной мысли с удушеньем мысли»…
«Люблю тебя, Отечество мое,
не только за частушки и природу —
за пушкинскую тайную свободу,
за сокровенных рыцарей ее,
за вечный пугачевский дух в народе,
за доблестный гражданский русский стих,
за твоего Ульянова Володю,
за будущих Ульяновых твоих».
Известная советская правозащитница Валерия Новодворская писала, что последние строчки этой поэмы — о «будущих Ульяновых» — воспринимались диссидентами однозначно как намек на людей, которые однажды свергнут советскую власть точно так же, как и сам В.Ульянов сверг Временное правительство. Неизвестно, сколько людей в СССР именно так прочли эту поэму, но факт остается фактом — Евгений Евтушенко в начале 70-х годов был на пике своей популярности. Так что владельца пригласительного билета из нашей коллекции, попросившего автограф у поэта, вполне можно понять.
Напоследок остаётся лишь добавить, что и после распада СССР Евгений Евтушенко не изменил себе. В 1993 году он предпринимает последний свой демарш, отказавшись принимать из рук правительства теперь уже новой России высокую награду — Орден дружбы народов. В знак протеста против начавшейся войны в Чечне.
Впрочем, чего еще было ждать от человека, написавшего строчки:» …Конец таланта есть невозможность мятежа».
Бродский писал о Евтушенко как о стукаче КГБ — вот его и не трогали…
В том же 1973 на Украине была такая лютая репрессия что держись, одних поетов было арестовано человек тридцать