Человек из романа

«Роберту Карков понравился. Карков — самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать. Сначала он ему показался смешным — тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и черных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так, точно сплевывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал еще человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства, внешней дерзости и такое остроумие», — эти строки мы читаем в знаменитом романе Эрнеста Хэмингуэя «По ком звонит колокол», посвященном Гражданской войне в Испании. В приведенном эпизоде главный герой — американец Роберт Джордан, сражающийся за испанских республиканцев (в нём, кстати, легко угадывается сам Хемингуэй) — знакомится с неким русским персонажем по фамилии Карков, к которому сразу проникается дружеской симпатией. Под этим несколько странно звучащим для русского уха псевдонимом (отражающим представления иностранцев о русских именах) в романе представлен, тем не менее, вполне реальный персонаж, с которым Хемингуэй действительно встречался на фронтах испанской войны —  советский журналист Михаил Ефимович Кольцов, также находившийся в 1936-38 годах в Испании.

Почти ровесники (Хемингуэй лишь на год моложе Кольцова), оба военные корреспонденты, оба отважны, они по-настоящему подружились в Испании и не раз выручали друг друга. Американский писатель действительно уважал талантливого и деятельного Кольцова. И в свой роман он изначально ввёл друга под его настоящей фамилией. Но в 1938 году, когда книга была уже почти готова, Кольцова неожиданно арестовали – узнав об этом, Хэмингуэй решил не подвергать друга дополнительной опасности, и переименовал его персонаж. На вопрос, откуда взялся столь нелепый псевдоним, Хемингуэй отвечал: «От слова «кар» – автомобиль. Кольцов всегда в движении, он динамичен и целеустремлён, как автомобиль». Предосторожность Хемингуэя оказалась не лишней – в СССР его роман оказался под запретом, ведь автор писал и об ошибках сталинистов, дискредитировавших антифашистский фронт. Что же касается Михаила Кольцова, то его «переименование» не спасло: он был расстрелян  в 1940 году — как раз перед выходом романа в печать. Оказалось, что «колокол звонил» по самому Михаилу Ефимовичу. И еще одно символичное совпадение: после смерти Сталина Михаила Кольцова реабилитировали одним из первых – в 1954 году. В том же 1954-м Хемингуэй стал Нобелевским лауреатом. Но на могилу к другу он прийти так и не смог – её просто не существует. Михаил Кольцов просто бесследно исчез — подобно сотням тысяч жертв репрессий и массовых «чисток».

Так кто же он, этот, по определению Хэмингуэя, «самый умный из всех людей»? Михаил Кольцов (он же Моисей Фридлянд) в 20-30-е годы XX века был самым известным в СССР журналистом, непревзойденным гением пропаганды. Его очерки и репортажи из «горячих точек» планеты гремели на всю страну. Он был настоящей легендой своего времени. Щуплый украинский паренек сумел вознестись до невероятных высот славы и могущества.

Моисей родился в 1898 году в Киеве в семье зажиточного сапожника. Ещё во время учебы в реальном училище он проявил незаурядные литературные способности, затеяв издание собственного рукописного журнала. Осенью 1916-го года юноша приехал в Петроград, где стал студентом психоневрологического института. Тогда же начинающий 18-летний журналист начал сотрудничать с журналом «Путь студенчества», где, между прочим, опубликовал свое интервью с самим Александром Керенским – правда, тогда будущий глава Временного правительства возглавлял в Госдуме крохотную партию «трудовиков». В революционном 1917-ом Фридрянд принял активное участие как в февральских, так и октябрьских событиях. Спустя год он вступил в РКП(б), но через некоторое время вышел (!) из партии большевиков и даже публиковал критическую статью о советской власти в «Киногазете». Этот выпад тогда сошел ему с рук – в ту пору довольно многие открыто сомневались в надежности нового строя. Так что политический демарш до поры остался незамеченным и не помешал Моисею возглавить отдел хроники Всероссийского кинокомитета Наркомпроса и журнал «Кинонеделя».

Отслужив в армии, в начале 1920-х годов Фридлянд начал работать в отделе печати Наркомата иностранных дел, а также выпускал «Окна ЮгРОСТа». Тогда же он взял себе псевдоним Михаил Кольцов, под которым и вошел в советскую историю. В эту пору проявился редкий талант фельетониста украинского самородка. Острые и едкие фельетоны стали настоящим печатным оружием Михаила, его фирменным стилем. В них он с одинаковым рвением бичевал пороки современного общества и старался блюсти верность партийным идеалам. Он и сам в них свято уверовал – сомневаться в новой идеологии становилось опасно. «Кольцов был одним из первых зачинателей советской школы фельетона, признанным мастером, учителем и другом молодёжи, приходившей в газету с желанием стать «Кольцовыми», писать острые, нужные партии статьи, писать их ярко, интересно, оригинально, с весёлым, если нужно, злым задором, без ругани и грубости, но, когда это требовалось, в высокой степени ядовито. Смеяться в печати умели многие, но никто из современников не превзошёл Кольцова в богатстве оттенков смеха, а также в лёгкости и художественности языка», — восторженно писал о Михаиле Кольцове литературный критик Давид Заславский.

В начале 20-х всё больше изданий печатают его злободневные материалы. В том числе и главный партийный рупор — газета «Правда», где Михаил работал спецкором. Многие его статьи имели просто ошеломительные последствия. Например, после опубликования фельетона «Дача — так дача!» в Подмосковье началась масштабная работа по организации зоны отдыха «Зелёный город». А его фельетон «Хочу летать!» стал одним из первых шагов на пути создания гражданского воздушного флота СССР. Это по инициативе Кольцова была воплощена в жизнь идея об эскадрилье самолетов (на деньги печатных органов) с агитационными целями, возглавлял которую огромный перестроенный лайнер «Максим Горький». Мало кто знает, что Михаил первым из советских журналистов совершил в воздухе «мертвую петлю». Не удивительно, что авиационные заслуги Кольцова получили необычное для журналиста признание: приказом Реввоенсовета ему было присвоено звание летчика-наблюдателя.

Сила печатного слова Михаила Кольцова постепенно набирала невероятную мощь. Миллионы людей видели в нем надежного защитника от волокитчиков, взяточников, самодуров, высокопоставленных хамов. Кольцовские фельетоны решительно призывали к порядку, «выводили на чистую воду», выставляли на посмешище, клеймили позором, а то и прямо напоминали о «плачущей тюрьме»… И каждый оперативный фельетон приносил его автору новых врагов: завистников, клеветников, анонимщиков. Однако для расправы с Кольцовым руки у них были коротки.  К слову, Михаил никогда не был кабинетным журналистом – с «лейкой» и блокнотом всегда лично выезжал на репортажи. На его глазах на московских торфяных болотах закладывался первенец советской электрификации — Шатурская электростанция; это он первым слышал взрывы на берегах Днепра — наступление на затрудняющие судоходство древние пороги; лично присутствовал в Большом театре, когда на огромной карте вспыхнул ленинский план ГОЭЛРО. Все эти события он тут же отражал в своих очерках и репортажах. Во многом благодаря им мы сегодня имеем возможность полистать публицистическую летопись основных вех «построения коммунизма» – летопись во многом приукрашенную, субъективную, чрезмерно восторженную. Но такова уж была специфика того времени.

Кольцов стоял у истоков основания практически всех ведущих медиа-брендов и тогдашней, и нынешней России. В 1923 году по его инициативе был возрождён журнал «Огонёк». Михаил Ефимович взял на себя обязанности главного редактора этого дореволюционного издания. Кстати, в том же 23-м году Кольцов опрометчиво напечатает в «Огоньке» большой фоторепортаж об одном дне Троцкого. До высылки Льва Давидовича из СССР оставалось ещё 6 лет, он популярен и любим народом, так что не удивительно, что конъюнктурное чутье подвело молодого амбициозного литератора. Но Кольцова вызвали «на ковер» и обвинили в «сервилизме» — странно слышать упреки в прислужничестве, когда этим занималась вся страна. Эту роковую «оплошность» Михаилу припомнят в 1938 году. Но на популярности «Огонька» этот эпизод никак не сказался. За пару лет его тираж достиг невероятных 500 тысяч экземпляров.

Поскольку деятельность издания быстро набирала обороты, было решено создать акционерное общество «Огонёк», которое позже преобразовалось в журнально-газетное объединение «Жургаз». Возглавил его опять же Кольцов (руководство «Жургазом» Михаилу Ефимовичу тоже припомнят после ареста). Под эгидой этого объединения в 20-е годы в СССР начали одно за другим выходить новые периодические издания (всего 34 журнала и газеты): в том числе «Советское фото», «Крокодил», «Литературная газета», «Театр и драматургия», «Женский журнал», «За рулем», «Чудак». Кстати, главный пролетарский писатель Максим Горький будет по-дружески называть Михаила Кольцова «талантливейшим чудаком». С колдовским «Жургазом» связана реализация многих идей Горького – например, создание серии «Жизнь замечательных людей» («ЖЗЛ»), «Библиотеки романов», «Истории молодого человека XIX века», книги «День мира».

В 1927 году Кольцов воплотил в жизнь свою давнюю идею о коллективном романе-буриме. Авторами «Больших пожаров» стали 25 советских писателей и журналистов, написавших по одной главе этого произведения. В этом романе, как считают некоторые современные эксперты, писатели случайно (или нет?) предсказали грядущую эпоху террора и репрессий: «В последней главе Михаил Кольцов всё более или менее сводит воедино, делает из этого лоскутного одеяла цельный роман. О чем он? Да о том, что Советская Россия находится в окружении врагов, что на предприятиях участились случаи саботажа и порчи имущества. Последняя фраза романа: «Большие пожары» позади, великие пожары – впереди!» А впереди, как известно, и период шпиономании, и Большой террор 37-го… Ощущением грядущей беды пронизаны главы всех авторов, какими бы разными они ни были. О чем бы ни писали авторы – а получалось все об одном», — пишет об этом произведении современный российский прозаик Андрей Щербак-Жуков. Кстати, одну из глав «Больших пожаров» написал Исаак Бабель – в 1938 году он будет проходить по одному делу с Михаилом Кольцовым и сгинет вместе с ним в казематах Лубянки. Не переживут репрессии 30-х ещё три автора книги — Сергей Суданцев, Георгий Никифоров, Александр Аросев.

Но при всех своих очевидных заслугах и достоинствах Кольцов ни на минуту не забывал, что главная задача советской печати — это пропаганда. Поэтому юмор «Чудака» идейно выдержан, а в «Огоньке» регулярно появляются фотосессии советских лидеров. Михаил усердно восхваляет все важнейшие «мероприятия» режима: от форсированной индустриализации до разоблачения вредителей и врагов народа, от борьбы с «религиозным дурманом» до постройки тысячами заключенных Беломорканала (о том, кому еще пришлось восхищаться рабским трудом каналармейцев — читайте в истории «Сговорчивая муза»). Журналист лично возглавил пропагандистскую кампанию за снос возведенного в XIV веке собора Симонова монастыря, а затем опубликовал циничный репортаж о взрыве архитектурного шедевра: «Нет, это замечательно! Собор раздробился на совершенно отдельные, разъединенные цельные кирпичики. Они лежат, как горка сахара-рафинада, слегка обсыпанные известковой пудрой, годные хоть сию минуту для новой постройки! Из них, из освободившихся молекул старого будет построено трудящимися нечто новое, другое, не крепость для князей церкви, а дворец для самих трудящихся…» Кольцов высокохудожественно воспевает коллективизацию села, без устали бичуя кулаков и саботажников. В начале 1930-х его внимание привлек случай на Украине: руководство Ореховского совхоза выделило часть собранного зерна нуждающимся крестьянам! Кольцов на такое расточительство откликнулся гневным фельетоном «Как пускать хлеб по ветру». «Хлеб частью разожрали. Роздали, дали разворовать», — возмутился автор и предложил почтить память съеденного зерна не вставанием, а сидением — в тюрьме. Его зловещий призыв был услышан: впоследствии власть жестко пресекала любые попытки облегчить положение голодных крестьян… Были и другие, не менее циничные статьи Кольцова, с сегодняшней точки зрения попирающие все этические нормы и человеческие ценности. Впрочем, о морали и ценностях в 30-е годы в СССР имели довольно специфические представления. Возможно, Кольцову искренне казалось, что старые стереотипы о честности и гуманизме следует забыть во имя великой идеи.

30-е годы стали временем карьерного взлета Кольцова, этого «незаменимого Фигаро советской журналистики». Закрывались и открывались журналы, но его возрожденный «Огонёк» был непотопляем – журнал любил сам генсек. Михаил Ефимович был включен в состав редколлегии «Истории Гражданской войны» — первого освященного Сталиным «катехизиса» истории Советской России. Кольцов становится постоянным докладчиком на заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, он дружен с Марией Ульяновой, Генрихом Ягодой и Николаем Ежовым. У него получается добиваться невероятного – отмены неправильных, с его точки зрения, решений ЦК. Так произошло, например, в 1929 году: обратившись лично к Лазарю Кагановичу, Кольцов убедил того отменить решение Оргбюро ЦК ВКП(б) о закрытии журнала «Чудак». Вячеслав Молотов, узнав о пересмотре и отмене решения ЦК, недоуменно спросил: «Как случилось, что Кольцов опять редактор «Чудака»? Каганович ответил: «Так надо». Кому «так надо» вопросов уже не возникало.

При всём своём скептицизме Кольцов искренне ценил и уважал Иосифа Сталина. Программа строительства Нового Мира, предложенная «чудесным грузином», буквально очаровала журналиста. Но незаурядный талант не позволил ему влиться в общий стройный хор тех, кто поет традиционные хвалебные оды генсеку. Кольцов решил соригинальничать и, возможно, перегнул палку, заигрался. 21 декабря 1929 года в «Правде» Михаил Кольцов опубликовал свой новый фельетон «Загадка-Сталин». В те декабрьские дни на страну обрушилась лавина панегириков, верноподданнических статей по случаю 50-летия «дорогого Иосифа Виссарионовича». Кольцов, как ведущий фельетонист СССР, не мог не откликнуться на это событие. Он написал о Сталине по-своему — раскованно, живо и… с юмором!

«Рабочие приветствуют, поздравляют Сталина. Они шлют ему телеграммы, пишут письма, приходят сами – пожать руку, посмотреть и сказать несколько слов. Рабочие, правда, немного удивлены, как – разве уже пятьдесят? Думали – гораздо меньше. Никогда не сказали бы…  <…>
Всё остальное понятно рабочим в Сталине. Его трубка, его френч, его речи, его шутки. Трубка обыкновенная, френч тоже. Речи развиваются строго по порядку: во-первых, во-вторых, в-пятых, в-шестых. Шутки простые и произносятся не часто. Но, если произносятся, – никогда не в порядке иронии или горького сарказма. Слабые места того дела, за которое дерется Сталин, – не смешат его.
Рабочим понятен Сталин. А для других он – тайна. Странная неразрешимая загадка, над чьим раскрытием изо дня в день обильно трудится, сердито гудя ротационными машинами, возбужденно брызгая заголовками, мировая печать.
«Сталин – таинственный обитатель Кремля».
«Сталин – диктатор шестой части мира и глава коммунистов всех остальных стран».
«Сталин – победитель всех оппозиций».
«Сталин – непостижимая личность».
«Сталин – коммунистический сфинкс».
«Сталин – загадка».
Сотнями статей, тысячами заметок, десятками тысяч телеграмм, несчетной бумажной мошкарой реет вокруг Сталина мировая буржуазная печать. Разглядывая в лицо, и в профиль, и со спины. Не понимает. Расспрашивает у советских людей и получает, хотя и точные, но странные ответы.
– Что же, он хитер?
– Пожалуй. Во всяком случае, не даст себя одурачить.
– Жестокий человек?
– Жестокий – нет. Но жесткий – безусловно.
– Его речи имеют успех?
– Да. Но он старается поменьше их произносить.
– Воинственен?
– Когда дерется – да. А до боя – миролюбив.
– Все же трудно понять и соединить.
– Да, трудно. Очень трудно понять Сталина, если не понимать еще кое-чего.
И мы подтвердим еще раз, еще сотню раз, да, Сталин есть загадка. Трудная, мучительная, наглухо запертая загадка – если брать Сталина так, как его берет воображение буржуазного мира. В одиночку, как отдельного человека, как отдельного политического деятеля, как диктатора.
Да, для крупнейшего министра западного правительства Сталин есть тайна и загадка. А секретарю цеховой ячейки он понятен и прост. Секретарь цеховой ячейки, день ото дня шагая в такт с генеральным секретарем, знает и чует то, что можно выразить, переложив слова самого Сталина о ленинизме:
– Ленин есть величайший марксист и вождь рабочего класса эпохи империализма и пролетарской революции.
– Сталин есть сильнейший ленинец трудной послеленинской эпохи, с её новыми противоречиями и классовыми боями».

В наши дни фельетон Кольцова выглядит несомненно комплиментарным и даже верноподданническим. Но в 1929 году на журналистские материалы смотрели под другим углом. Многих шокировало то, как автор осмелился осмелился обыграть приросшие к «вождю всех времен и народов» трубку, френч, сапоги. Как он походя «прошёлся» по манере генсека говорить. И особенно — как открыто назвал генсека хитрым, жестоким, да ещё и «диктатором».  Уже само название его очерка в те годы звучало как-то непривычно, странно и, пожалуй, непочтительно. Нет сомнений в том, что самому Сталину заметка не понравилась. Это подтверждает в своих воспоминаниях и брат Михаила Кольцова — известный советский художник-карикатурист Борис Ефимов: «Ясно, что это было совсем не то, что нужно. И можно не сомневаться, что юбиляру это не понравилось. Но тогда он заложил своё раздражение в глубину памяти и промолчал».

Несмотря на странный фельетон, Кольцов продолжал пользоваться покровительством Сталина. Иначе Михаил Ефимович не имел бы уникальной для советского человека возможности выезжать за границу – в том числе, во Францию и Англию, где выполнял «особые поручения» генсека. Причем за рубежом Кольцов не только присматривал за иностранными писателями, считавшимися «друзьями СССР» (Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Бернард Шоу). 23 июля 1932 года политбюро приняло постановление «О т. Кольцове»: «Разрешить заграничную поездку в Париж для освещения процесса Горгулова». Русский эмигрант Павел Горгулов убил президента Франции Поля Думера, западная пресса узрела в этом «руку Москвы» — чтобы запутать ход следствия в Париж и был направлен Михаил. 19 сентября 1933 года было принято новое решение политбюро со старым названием «О т. Кольцове»: «Не возражать против поездки в Париж для освещения в печати процесса о поджоге Рейхстага». «Правде» на поездку спецкорра выдали баснословную сумму — тысячу золотых рублей. На Кольцове не экономили.

Тем не менее, Кольцов был постоянно настороже. Он как будто не просто предчувствовал свою судьбу, но и старался подготовить к ней своих друзей. Как вспоминал писатель Луи Арагон в своей книге «Гибель всерьез», при их последнем разговоре в Париже Кольцов заявил: «Запомните последние слова, которые вы слышали от меня. Запомните, что Сталин всегда прав». А в воспоминаниях немецкого писателя Густава Реглера, который после пакта Молотова—Риббентропа порвал с СССР, есть такой эпизод: «Когда мы с Кольцовым однажды выходили из «Гайлорда», неожиданно погас свет. Кольцов, носивший очень сильные очки, ничего не мог разглядеть. Неожиданно он сказал: «Зато, когда меня будут расстреливать, а ведь меня, конечно, расстреляют, я буду без очков и ничего не увижу…». Уже вряд ли кто-нибудь даст ответ, были ли на Михаиле Кольцове очки в последние секунды его жизни.

Но всё это будет потом, а пока — на рубеже 30-х годов ХХ века — Михаил Кольцов находится в зените своего влияния. Заграничные командировки давали свои дивиденды — газетчики всего мира называли Кольцова асом журналистского репортажа. Причем похвала была вполне заслуженной. В Германии под чужим именем он пробирается в тюрьму, где сидит немецкий революционер Макс Гельц, и публикует об этом пронзительный материал. Ради репортажа «В норе у зверя» Михаил попал в центр русской белой эмиграции и даже взял интервью у одного из генералов. В 1927 году Кольцов тайно проник в Венгрию, где тогда властвовал адмирал Хорти, затем в Югославию, где царствовал царь Александр, в Болгарию, где правил кровавый режим Цанкова. Знающие люди предупреждали Кольцова: если вас как советского человека арестуют в Югославии, то упекут в тюрьму, где будете сидеть всю жизнь. Если схватят в Венгрии, то посадят в тюрьму и там убьют, а если в Болгарии, то убьют по дороге в тюрьму. Даже с такими напутствиями Кольцов все равно отправлялся в командировку. Ему нравились ситуации экстремальные, когда профессия журналиста была сопряжена с риском.

Так что отправка летом 1936 года Михаила Кольцова в качестве корреспондента «Правды» в Испанию, где бушевала Гражданская война, уже кажется вполне закономерным. Направление состоялось по личной просьбе сталинского куратора советской печати, редактора «Правды» и будущего начальника ГПУ армии и флота Льва Мехлиса (он же и арестует Михаила Ефимовича в 1938-ом):
«Товарищам Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Ежову.
Редакция просит разрешить посылку в Испанию в качестве специального корреспондента «Правды» тов. Михаила Кольцова. Согласие товарища Сталина имеется. Просьба отпустить на расходы 1200 долларов.
Редактор «Правды» Л. Мехлис».

Далеко не все знают, что это был уже не первый визит Кольцова в Испанию. Впервые он оказался в Мадриде ещё в апреле 1931 года – сразу после провозглашения Испанской Республики. Надо думать, у него было задание прощупать обстановку и выяснить, как испанская компартия использует появившиеся политические возможности. Итогом поездки стала книга «Испанская весна». В ней Кольцов констатирует, что испанские коммунисты «проспали начало революции». И здесь снова проявилась сила кольцовского печатного слова — уже через год Коминтерн добился смены руководства испанской компартии, убрав из него неугодных лиц: прежде всего тех, кто выступал за контакты с ненавистными Сталину испанскими троцкистами. Умный и циничный Кольцов, в 1923-м «проштрафившийся» фоторепортажем о Льве Давидович, с тех пор хорошо усвоил, чего не выносит Хозяин. Троцкий, который уже четыре года жил в изгнании, в то время был единственным открытым врагом Сталина и именовался в СССР «злейшим врагом советской власти и советского народа». Без этого клейма его имя не упоминалось в СССР даже в 1980-е годы. Кольцов понимал, что Троцкий обречен на гибель, и не стеснялся в выражениях в его адрес. Предчувствие его не обмануло — Сталин расправится со своим противником спустя 6 лет, причем руками испанского коммуниста Рамона Меркадера.

Летом 1936 года Михаил Ефимович в качестве корреспондента «Правды» был снова направлен в Испанию. И хотя мысли Сталина в это время были заняты совсем другим (завершалась подготовка расстрельного процесса “троцкистско-зиновьевского центра”), задание Кольцову было дано, и, понятно, не вполне журналистское. Большинство историков утверждают, что фактически Михаил стал одним из негласных высокопоставленных политических и военных советников Коминтерна при правительстве Второй Испанской Республики. Он был главным доверенным лицом Сталина, докладывая ему лично о военной и политической ситуации в воюющей стране. Кольцов действительно имел право и технические средства для непосредственного обращения к вождю и наркому обороны Климу Ворошилову. Причем минуя полпреда и начальника военной миссии. По одной из версий, Михаил неофициально занимал высокий пост в Госконтроле, который подчинялся лично Сталину. А как иначе объяснить тот факт, что во многих секретных постановлениях ЦК мелькают слова «поручить тов. Кольцову» — журналист, пусть даже руководитель издания, по своему статусу не имел доступа к столь важным государственным секретам. Чем на самом деле он занимался, работая на всесильный Госконтроль, можно только догадываться. Так что не удивительно, что испанская политика Кремля во многом строилась, исходя из спецсообщений агента Кольцова. Именно в качестве всесильного советского эмиссара и изобразил Михаила Ефимовича Эрнест Хемингуэй в своем романе. Кольцов неизменно присутствовал на заседаниях ЦК испанской компартии и комиссариата интербригад, лично инструктировал комиссаров, был активным участником секретных акций НКВД.

Впрочем, с началом Гражданской войны в Испании 18 июля 1936 года   советского правительства, скорее всего, не было чёткого представления о том, как вести себя в создавшейся ситуации. Многое зависело от того, какой курс примет республиканское правительство и поддерживающее его коммунистическое движение Испании. Гражданская война сразу приняла крайне жестокие формы, причём с обеих сторон. Как отметил английский историк Хью Томас, «всю Испанию накрыло огромное облако актов насилия…». С самого начала мятежа правительства Италии и Германии заявили о своей поддержке Военной хунты во главе с генералом Франко. Муссолини предоставил свою авиацию и четыре регулярные дивизии, оснащенные танками и артиллерией. Гитлер послал в Испанию авиационный корпус «Кондор» и обеспечил поставку по воздуху всех видов вооружения. Но если Муссолини действовал «бескорыстно» во имя фашистской идеи, то Гитлер преследовал вполне прагматические цели: Германии была нужна испанская железная руда и выход в Гибралтар. Но в одном фашисты и нацисты были единодушны: не допустить «красного правительства» в Испании. «Если бы не существовала опасность, что Европу захлестнёт красная чума, я не стал бы вмешиваться в испанскую революцию», — позже скажет Гитлер.

Республиканское правительство, не сумев в короткий срок сломить мятежных генералов, обратилось за военной помощью к европейским странам. Ответ на эту просьбу был дан достаточно циничный: Европа создала «Комитет по невмешательству», в который вошли 27 стран, включая и Советский Союз. Эта организация фактически бойкотировала какую-либо официальную помощь республиканской Испании и, по сути, санкционировала её блокаду Германией и Италией. При этом позиция Москвы выглядела на удивление двусмысленной. С одной стороны, СССР направил в Испанию своего полпреда Марселя Розенберга с полным штатом «советников», в Барселону также прибыл в качестве консула Владимир Антонов-Овсеенко со своими «помощниками». Кроме того в Испанию были высланы продовольствие и гуманитарная помощь — советские трудящиеся собрали для дружеского народа 274 миллионов рублей. Однако от поставок вооружения – того, в чём более всего нуждались республиканцы — Москва официально воздержалась. Сталин неукоснительно следовал «Акту о невмешательстве» — советские представители вынуждены были поставить свои подписи под международным договором, в соответствии с которым иностранные добровольцы, участвовавшие в Гражданской войне в Испании, объявлялись преступниками. Замнаркома иностранных дел Николай Крестинский так обосновывал позицию СССР относительно «Акта о невмешательстве»: «Мы не можем не дать положительный или дать уклончивый ответ, потому что это будет использовано немцами и итальянцами, которые этим нашим ответом будут оправдывать свою дальнейшую помощь повстанцам». Так что 28 августа 1936 года Сталин официально запретил экспорт военного снаряжения в Испанию.

Позицию Сталина можно было понять. С одной стороны, Москва опасалась нацистской Германии — так что победа франкистов была чревата  наращиваем могущества Гитлера, в то время как победа республиканцев давала великолепную возможность создать за Пиренеями второе коммунистическое государство. С другой стороны, триумф коммунистов наверняка встревожил бы Англию и Францию — и мог вылиться в масштабную войну, которая бы дорого обошлась советской стороне. Колебания Сталина вызвали жёсткую критику со стороны Коминтерна. Европейские коммунисты дали понять Сталину, что пока он сомневается, сторонники Троцкого уже называют его «убийцей и предателем испанской революции, соучастником Гитлера и Муссолини». В конце концов, Сталин нашёл золотую середину: он не позволит республике проиграть, но и не станет ей помогать победить. Чем дольше будет длиться эта война, тем свободнее он будет в своих действиях. Так что не удивительно, что первое время Советский Союз отвечал на требования оказать республиканцам военную помощь лишь посылками с продуктами.

Однако Германия и Италия вопреки «Акту о невмешательстве» продолжали исправно поставлять франкистам вооружение. В ответ на это 24 октября 1936 года наркомат иностранных дел СССР предупредил, что Москва не может считать себя «связанной соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из участников». Советская сторона заявила о том, что соглашение превратилось «в ширму, прикрывающую военную помощь мятежникам», и СССР будет считать себя свободным от обязательств, если немедленно не прекратится помощь Франко со стороны Германии и Италии. Помощь, как известно, не прекратилась – и Сталин со свободной душой начал поставки оружия республиканцам. Разумеется, неофициально.

Тем временем глава Коминтерна болгарин Георгий Димитров поддержал идею приехавшего в Москву генсека Французской компартии Мориса Тореза о создании в европейских странах «интребригад» добровольцев для направления их в Испанию. Сталин не возражал. Еще бы! Ведь он получал реальную возможность влиять на ситуацию изнутри, направляя вместе с «добровольцами» своих военных «советников», выполнявших в том числе и «особые задания». С сентября 1936 года каждая европейская компартия получила негласное указание выделить определенное количество бойцов. Их поток шел через так называемую «тайную железную дорогу», которая обеспечивала волонтёров деньгами и паспортами. Да-да, паспортами – из-за «Акта о невмешательстве» все добровольцы вынуждены были прибывать в Испанию под чужими именами, так что в рядах республиканцев официально не было ни одного советского гражданина. Первые добровольцы прибыли в Испанию в середине октября. Здесь их формированием занимался француз Андре Марти — доверенное лицо Сталина. Кстати, именно после доноса Марти в 1938 году будет арестован Михаил Кольцов (надо сказать, что кляузы этого французского коммуниста стали поводом для ареста и расстрела многих советских интернационалистов). К декабрю 1936 года в Испанию прибыло уже 20 тысяч человек, которые составили четыре интербригады — самую боеспособную часть республиканской армии. Всего в Испании в интернациональных частях сражались около 40 тысяч человек из 54 стран.

13 октября 1936 года в порту Аликанте высадилась первая группа военных «специалистов» из СССР. Вскоре в Испанию начали регулярно прибывать советские суда с вооружением: самолётами, танками, грузовиками, боеприпасами, продовольствием. Впоследствии прибыли 50 танковых экипажей во главе с генералом Павловым (ставшим в Испании «генералом де Пабло»), 150 лётчиков под командованием Якова Смушкевича («генерал Дуглас»). Октябрьский номер испанской коммунистической газеты «Мундо обреро» напечатал письмо Иосифа Сталина генеральному секретарю испанской компартии Хосе Диасу: «Освобождение Испании от ига фашистских реакционеров касается не только испанцев, а является общим делом всего прогрессивного человечества». В рядах «прогрессивного человечества» в Испании в качестве военных «советников» в разное время находились Н.Н.Воронов, И.С.Конев, Н.Г.Кузнецов, Г.И.Кулик, Р.Я.Малиновский, К.А.Мерецков, К.К.Рокоссовский, А.И.Родимцев, Г.М.Штерн и другие военачальники, многие из которых проявят себя во время Великой Отечественной войны. Всего в течение 1936-1937 годов в Испании побывало около 2000 советских «специалистов». По некоторым оценкам, за время Гражданской войны СССР поставил в Испанию 648 самолётов, 347 танков, 1186 орудий.

Сам Михаил Кольцов тайно прибыл в Барселону с паспортом на имя Мигеля Мартинеса 8 августа 1936 года. Первая его задача на месте — разобраться в обстановке. Вникая в детали, он не забывал главного: уже 9 августа выявил основную «опасность» для Республики – это, конечно же, «провокационная и деморализующая роль» троцкистской POUM («неправильные» коммунисты из Рабочей партии марксистского единства). Сообщая Сталину о силах, которые поддерживают Франко, Кольцов перечисляет ожидаемое от него: «Гестапо, Троцкий с его шайкой и исступленный бред Унамуно». Советские спецслужбы стремились полностью подчинить Республику Кремлю, превратив испанских коммунистов в самую влиятельную политическую силу. Для этого следовало нейтрализовать другие левые партии Испании — в том числе и POUM, тяготевшую к троцкизму. На основе документов, сфабрикованных НКВД, против партии выдвинули обвинение в подрывной работе на генерала Франко. И именно Кольцов возглавил в Испании пропагандистскую кампанию по дискредитации POUM, клеймя «подонков человечества», якобы продавшихся фашизму. В 1936-1937 годах в Испании развернулась настоящая охота за всеми, кто имел к этой партии хоть какое-то отношение. В результате тысячи убежденных республиканцев были уничтожены. Лишь чудом спасся английский писатель Джордж Оруэлл, имевший неосторожность оказаться в рядах ополчения ПОУМ… Так что не удивительно, что Кольцов с первых дней своей испанской миссии отрабатывал эту тему. Впрочем, в романе Хэмингуэя можно найти весьма сдержанную оценку Михаилом Ефимовичем испанских троцкистов – «сумасброды и дураки», к которым нельзя относиться серьезно. Но Сталина такая оценка вряд ли бы устроила.

19 августа 1936 года Михаил Ефимович добрался до Мадрида, где провел совещание с премьер-министром Миралем, членами правительства и руководством местной компартии. Вскоре Кольцов станет главным политическим советником при Генштабе обороны Мадрида и окажется на острие вражеской атаки. 27 и 28 августа состоялись первые воздушные налёты итальянской авиации на столицу Испании. Тогда же Кольцов отправил в Москву одну из своих первых корреспонденций: «Помощь со стороны германского фашизма мятежникам стала источником, питающим гражданскую войну в Испании. Не будь её, это можно утверждать со всей ответственностью, мятеж был бы ликвидирован…». Вскоре главред «Огонька» совершит свою очередную большую ошибку: целиком посвященный событиям в Испании №33 журнала за 1936 год будет конфискован цензурой и пущен под нож. На 3-й странице «Огонька» были напечатаны фотографии эскадрильи советских самолетов Р-5 с советскими опознавательными знаками — красная звезда на крыльях. Журнал появился в тот же день, что и сообщение ТАСС, в котором говорилось о том, что «никаких советских войск в Испании нет» (интересную заметку о работе советской авиации в Испанской войне читайте здесь).  О том, что тассовское сообщение — очередная советская дезинформация, редакция «Огонька» просто не знала. Начальник Главлита Сергей Ингулов тут же сообщит об этом инциденте Сталину, Кагановичу и Молотову (бдительный Ингулов через два года окажется «белогвардейским шпионом» и будет расстрелян). Реакция от вождя на эту жалобу не последует. Пока.

16 октября нарком внешней торговли Аркадий Розенгольц (позже к его фамилии тоже добавят «враг народа») обратился к главе СНК Вячеславу Молотову: «В связи с невозможностью быстрого получения рефрижераторного парохода из Ленинграда и учитывая сообщение тов. Кольцова о первоочередных нуждах астурийских горняков, прошу разрешить снять из намеченного к отправке за счет средств, собранных трудящимися Советского Союза …». Далее идет список: заменить 500 тонн масла на 1500 тонн муки и 500 тонн сахара. Дополнительно послать: 5 тысяч мужских ботинок, 5 тысяч телогреек-безрукавок, 200 тысяч коробок папирос, 50 тысяч пачек спичек, по 25 тонн конфет и печенья. Решение Политбюро было принято в тот же день — если просит товарищ Кольцов, значит, это действительно необходимо.

Начало осени было ознаменовано поражением слабо организованных республиканских войск. Франкисты вскоре подошли к Мадриду. Кольцов, который все первые дни штурма был на передовой (вместе с советскими танкистами, выполняя роль переводчика и комиссара), писал: «Мы никогда не знали этого народа, он был далёкий и чужой. …И вдруг этот, долго прозябающий в нижнем левом углу материка, никому не известный народ… — вдруг встал во весь рост перед миром. …Это он первым в 30-х годах нашего века полностью принял вызов фашизма, это он отказался стать на колени перед Гитлером и Муссолини, он первый по счёту вступил с ними в отважную вооруженную схватку». В эти дни в небе над Мадридом сражались 160 советских лётчиков, 27 из них погибли.

Разумеется, обо всем этом, точнее, о легальной части своей миссии, а не о подковерной борьбе с троцкистами, Кольцов исправно пишет для «Правды» — в то нетелевизионное время газетные очерки были в СССР единственным источником информации об Испании. К слову, очерки — это главный формат советской международной журналистики тех времён, отличный инструмент информационной войны, сочетающий черты репортажа, публицистики и агитации. Впрочем, выходили еще и журнальные сериалы – как, например, знаменитый «Испанский дневник» Михаила Кольцова, который мы цитировали выше. В коллекции «Маленьких историй» представлен №7 журнала «Новый мир» за 1938 год, в котором опубликована третья часть этого дневника. Это сборник каждодневных заметок и наблюдений Михаила Ефимовича о войне в Испании, настоящий памятник эпохи, составленный убежденным большевиком. События в книге изложены от первого лица — от имени Мигеля Мартинеса. Понятно, что образа этого «мексиканского коммуниста», на которого Кольцов в дневнике возложил свою нежурналистскую работу, не хватило, чтобы рассказать обо всей своей деятельности. Но о многом мы все-таки узнаем — например, о том, как Дон Мигель проник в помещение мадридского комитета POUM. Этот факт не упустил в своем доносе Сталину француз Андре Марти.

По мнению некоторых критиков, «Испанский дневник» выходит за рамки журналистики — это уже серьёзная литература, к написанию которой у Кольцова были тяга и способности. Предчувствуя, что его ждет, Михаил лихорадочно диктовал главы дневника своей стенографистке. Первую часть напечатали в №4 “Нового мира”, вторую — в №5 и 6, а в №7 и 8 начали публиковать третью серию. Однако в №9 обещанного продолжения уже не последовало. Вместо него в конце номера сообщили: «Продолжение «Испанского дневника» Михаила Кольцова будет напечатано в 10-й книге «Нового мира». Но и в ней новой главы также не оказалось, как и в №11. Зато 4 ноября 1938-го «Правда» напечатала восторженную рецензию Алексея Толстого и Александра Фадеева на первую книгу “Испанского дневника” – писатели ещё не подозревали о том, что ожидает всемогущего Кольцова. Но имеющий на этот счет острый нюх редактор «Правды» Лев Мехлис опубликовал их рецензию крайне неохотно. В ночь на 13 декабря 1938 года Кольцов был арестован, а днём того же числа был подписан в печать №12 “Нового мира”, содержавший перечень всех публикаций за год. Обнаружить в этом списке «Испанский дневник» Кольцова читатели не смогли – сработано было оперативно. Вскоре все произведения Михаила Ефимовича изъяли из печати. Полная версия его «Испанского дневника» вышла только после смерти Сталина, однако часть записей всё же была безвозвратно утеряна.

В “Испанском дневнике” есть перерыв — с 10 апреля по 23 мая 1937 года. В это время Кольцов ездил в Москву докладывать Сталину о проделанной работе. После трехчасового доклада, на котором кроме генсека присутствовали Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов, Михаил Ефимович направился было к дверям, как Сталин вдруг остановил его вопросом:
— У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?
— Есть, товарищ Сталин.
— Но вы не собираетесь из него застрелиться?
—  Конечно, нет и в мыслях не имею.
— Ну вот и отлично! Отлично! Ещё раз спасибо, товарищ Кольцов. До свиданья, дон Мигель!

Рассказывая об этом своему брату Борису, Михаил заметил, что прочёл в глазах Сталина: «Слишком прыток». В этой связи удивительно символичным нам кажется такой эпизод из советской писательской жизни конца 30-х годов. Как-то поэт Михаил Светлов, автор знаменитой «Гренады», выступал на вечере памяти одного молодого поэта, покончившего жизнь самоубийством в 1935 году. «Жаль, мог бы ещё пожить два года», — заметил Михаил Аркадьевич, намекая на последовавшие репрессии. Разговор Сталина с Кольцовым о самоубийстве произошел в 1937-ом. Кольцов тогда не стал стреляться, чем продлил свою жизнь на три года. Светлов ошибся всего на год.

После отчета Сталину Кольцов вернулся в Испанию. Но уже совсем другим человеком. «Сырость рождает ржавчину и плесень… Надо заранее искоренять сырость, не доводить до плесени», — запишет он в своем дневнике по возвращении. Язык его записей заметно изменился — он начал «искоренять сырость» даже там, где ее не было. Кольцов с удовлетворением сообщал об «энергичной чистке» в армии, которую, по его мнению, нужно проводить вопреки предрассудкам, обычаям, высокопарному донкихотству и благодушию: «Людей начали снимать не только на основе прямо компрометирующих данных, но и тех, кто ходил с охранными грамотами: «бездарных, но безобидных», «честных, но беспомощных», «чуждых, но спокойных и полезных». Практика показала, что за одним минусом всегда прятался второй. «Бездарно безобидный» был вскоре после отставки изобличен в попытке перебежать к фашистам. «Чуждый, но способный и полезный», как оказалось, очень искусно и втихую деморализовал свою часть, приготовил командный состав к переходу на сторону врага при первом боевом прикосновении. Пришлось после него сменить в части и арестовать целую группу офицеров. …Испанские коммунисты были и остаются застрельщиками в этих трудных делах». Как видим, к лету 1937 года сталинская практика расправы с неугодными была успешно апробирована в испанских условиях. Каталонские коммунисты оказались прилежными учениками.

4 июля 1937 года в Мадриде собрался международный Конгресс писателей-антифашистов, в котором приняла участие большая группа советских писателей (А.Толстой, А.Фадеев, И.Эренбург). На Конгрессе выступил Бертольд Брехт, одно из его заседаний посетил и Эрнест Хемингуэй. Михаил Кольцов был организатором этого пропагандистского мероприятия и выступил с большой программной речью, в которой, как утверждают очевидцы, почему-то всего один раз упомянул Сталина. Тем временем территория, находившаяся под контролем республиканцев, неуклонно сокращалась. Летом и осенью 1937 года на севере страны («Страна басков» и шахтерская Астурия) шли жестокие бои между фактически безоружным народом и марокканскими наёмниками с участием итальянских войск, поддерживаемых с неба немецкой авиацией – именно тогда в результате ковровых бомбардировок нацистских «Кондоров» была практически стерта с лица земли Герника, воспетая на холсте Пабло Пикассо. Илья Эренбург, который в качестве корреспондента газеты «Известия» в эти дни находился в Испании, в очерке «Герои Астурии» описал трагическую судьбу испанского народа: «Какое нужно ханжество, чтобы в дни, когда германская артиллерия и итальянские лётчики уничтожают последние посёлки свободной Астурии, говорить о «священном принципе невмешательства».

Осенью 1937 года СССР начал постепенно терять былой интерес к событиям в Испании: республиканцы терпели одно поражение за другим, немцы и итальянцы открыто игнорировали все договоренности, даже поумовцев сталинским эмиссарам сломить не удалось. Перемены в отношении советской стороны к Испании стали замечать и наблюдатели: «К тому времени начали пропадать все те советские руководители, которые прибыли в Испанию в опасные и волнующие дни сентября и октября 1936 года. Антонов-Овсеенко, Сташевский, Берзин, Кольцов, даже посол Гайкин — исчезли не только из Испании, но и из истории. Много других русских, которые тайно пребывали в Испании, тоже покинули её», — писал публицист Хью Томас. Оставаться вместе с поверженными республиканцами советские «советники» и «добровольцы» не желали. Под предлогом морской блокады и закрытия франко-испанской границы вскоре прекратилась помощь республиканскому правительству вооружением и продовольствием, были отозваны все военные специалисты. Поэтому, когда весной 1938 года «Комитет по невмешательству» потребовал вывода всех иностранных добровольцев из Испании, то уже никто не возражал. Дошло до того, что 17 июня 1938 года в «Правде» Илья Эренбург предложил протянуть «руку примирения» фалангистам, которых он назвал «испанскими патриотами». Выбора не было – к этому времени Сталин окончательно понял, что ни одна из европейских стран не будет воевать с Гитлером из-за чужих проблем.

А преданная всеми республиканская Испания сражалась с Франко ещё почти год, пока 31 марта 1939 года вся страна не оказалась под контролем националистов. 19 мая в Мадриде прошел «парад победителей», а генералиссимус Франко получил поздравление от римского папы Пия XII: «Мы приносим искреннюю благодарность Вашему сиятельству за победу католической Испании». Так закончилась Гражданская война и началась 35-летняя эпоха диктатуры каудильо (подробнее об этой эпохе читайте в статье «Сбросившие ярмо»). Общее количество погибших в этой войне составило около 600 тысяч человек, из них около 100 тысяч стали жертвами убийств или массовых казней. По разным данным, в Испании погибло от 5000 до 6500 «интербригадовцев». Участь выживших оказалась незавидной: в Европе и США они были подвергнуты гражданскому остракизму, а в восточноевропейских странах арестованы, а некоторые и расстреляны. Судьба испанских политических лидеров, укрывшихся от мести франкистов в СССР, тоже сложилась драматически (за редким исключением): на них была наложена печать «троцкистов», после чего многие исчезли в подвалах Лубянки или лагерях. О Гражданской войне в Испании «было приказано» забыть.

Историки сходятся во мнении о том, что испанская Республика пала в результате международного сговора. Однако самым роковым последствием Гражданской войны 1936-1939 годов явилась недооценка угрозы набирающих силу фашизма и национал-социализма. По сути, с поражения республиканцев началась Вторая Мировая война: сразу после падения Мадрида Италия напала на Албанию, через полгода Германия вторглась в Польшу, ещё через год германские войска, пройдя Нидерланды и Бельгию, были уже в Париже, а на Лондон посыпались немецкие бомбы. Таковы были отсроченные плоды «политики невмешательства». Фиаско в Испании напугало Сталина опасностью военного переворота в СССР, стало одной из причин развязывания «большого террора» конца 30-х годов — слишком уж очевидны были аналогии (Франко и Тухачевский). Генсек обрушил свою ярость на всех, кого счел виновным в крушении своих испанских замыслов. И одной из жертв его гнева оказался «прыткий» Михаил Кольцов.

Дон Мигель возвращается из Испании в Москву героем — избирается депутатом Верховного Совета РСФСР, членом-корреспондентом Академии наук СССР, назначается главредом «Правды». За участие в испанских событиях Михаила Ефимовича даже наградят орденом Красного знамени. Казалось, маховик репрессий минует его. Но 8 марта 1938 года он совершает новую промашку — в «Правде» появилась его статья, восхваляющая «чудесного и несгибаемого» большевика Николая Ежова, который «дни и ночи, не вставая из-за стола, стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора». В совершенно иных тонах выдержан кольцовский материал, посвященный Николаю Бухарину и его «товарищам» по московскому процессу. Наиболее мягкий эпитет, употребленный Кольцовым в отношении главного «злодея», — «валдайская девственница в правотроцкистском публичном доме». Но Сталин уже не заметит второй статьи, он недоволен хвалебной одой Ежову. Потом будет еще 1 мая и тост в честь Кольцова от Клима Ворошилова, будут почетные собрания и выступления, но судьба Михаила Ефимовича уже была решена.

12 декабря 1938 года, за считанные часы до ареста, Кольцов выступал в Доме писателей с докладом о «Кратком курсе истории ВКП(б)». Он рассказывал, как в будущем СССР ждет переход от социализма к коммунизму: сначала отменят плату за проезд в общественном транспорте, а потом и продукты будут выдавать по потребности, в обмен на добросовестный труд. Слушавшим казалось, что это и есть коммунизм. Его «забрали» в ночь на 13 декабря по прямому указанию Берии с санкции Сталина. Все необходимые бумаги оформлялись задним числом: ордер на арест подписан Берией 14 декабря, а постановление на арест завизировано генпрокурором Вышинским 15 декабря. Уже после ареста были составлены грязные доносы, объяснявшие закономерную необходимость и неизбежность ареста Дона Мигеля. Так, секретарь Кольцова в газете «Правда» коммунистка Валентина Ионова подписывает пасквиль на своего начальника: «До сих пор моя партийная жизнь была честной и незапятнанной, если не считать комка грязи, отлетевшего в мою сторону от врага народа Кольцова, т.к. моя работа с ним наложила тень на мою честную работу и в партии, и в комсомоле, и в «Правде». Кольцов в редакции ничего не делал. Он появлялся почти всегда ночью часа на 2— 3 и просиживал это время в кабинете у дежурного редактора». По словам доносчицы, всё в Кольцове приобретало зловещий, вредительский и террористический оттенок. Некоторые источники указывают, что Ионова была когда-то отвергнута своим начальником и ревновала его ко всем трем женам.

Оговорил Кольцова и его старый знакомец — народный комиссариат внутренних дел Николай Ежов. Жена наркома — Евгения — была редактором журнала «СССР на стройке», и Кольцов, как член редколлегии и главный редактор «Правды», нередко встречался с ней. Одна из встреч проходила на даче Ежовых – арестованный нарком позже использует её, чтобы оклеветать и Кольцова, и свою супругу. «Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии», — заявит Ежов на допросе. По всему выходило, что наркомовская жена и сталинский эмиссар в Испании со страниц своих изданий поочередно подавали фотосигналы английской разведке. Примечательно, что Ежов оболгал свою жену уже посмертно – к этому моменту Евгению уже месяц как отравили люминалом в санатории в Барвихе. Впрочем, нежных чувств супруг не испытывал к своей второй половине и при жизни — не мог простить многочисленных романов, в том числе с Шолоховым, Бабелем, Шмидтом.

Аукнулась Кольцову и организация доходного «Жургаза», и фоторепортаж о Троцком, и фельетон про Сталина, и нападки на Ленина в статьях 1917-1919 годов. Компромат на Кольцова копился с первой страницы его личного дела. Это был закон системы. «Информация» собиралась и когда журналист был на передовой под Мадридом, и когда организовывал антифашистский конгресс в Валенсии, и когда сидел на приёме у Сталина в Москве. Он не мог предвидеть, чем обернётся в 1938-м предисловие Николая Бухарина, которое тот написал к собранию сочинений Кольцова ещё в 1928 году. Не мог Михаил знать и о том, что его деловые связи в 20-х годах с Сарой Равич (первой женой Григория Зиновьева) тоже пополнят его дело. А это его неуместное сожаление по поводу ареста Антонова-Овсеенко! А ведь была ещё и историческая встреча с самим Бенито Муссолини! При таком раскладе у Михаила Ефимовича просто не было шансов выжить.

В правом верхнем углу следственного дела №21620 на Кольцова стоит зловещий штамп — «Хранить вечно» (характерная примета страшного времени). Три толстых тома лжи, наветов, убийственных характеристик и нелепейших признаний. Признания и правда абсурдные – например, Кольцов утверждал, что в Испании он из трусости отсиживался в тылу. Он знал, что есть масса свидетелей, которые могут опровергнуть эту чепуху – собственно, поэтому и оговорил себя в грехах, абсурдность которых должна была быть очевидна следствию. Уж в чём в чём, но в трусости обвинить Кольцова было невозможно — о его мужестве и презрении к опасности знали миллионы тех, кто читал его очерки с фронтов. Об этом говорил ему и сам Сталин! Наивный Михаил, он не знал, что свидетелей его подвигов никто искать не станет, что следствию вовсе не нужна истина — ему достаточно любой небылицы для обвинения. Предъявленное Кольцову обвинение по пресловутой ст. 58 УК РСФСР было абсурдно, но символично: «шпионаж в пользу Франко». Сохранилось свидетельство завотделом печати НКИД Евгения Гнедина об очной ставке с Кольцовым в августе 1939 года: «Когда конвоиры ввели Михаила Ефимовича, он кинул испуганный взгляд в сторону следственного стола, потом повернулся лицом ко мне, и на мгновение мне почудилось, что я вижу прежнего Михаила Кольцова, только бесконечно усталого. Он изменился сильнее, чем даже можно было судить по наружному виду… Теперь передо мной был сломленный человек, готовый к безотказному подчинению… Он говорил не очень длинно, но обстоятельно, и, как мне кажется, точно в тех выражениях, в каких эта выдумка была записана в протокол следователем, то есть Кольцов как бы повторял ее наизусть».

Со слов писателя Александра Фадеева известно, что Кольцов в тюрьме не выдержал пыток и написал доносы на 70 участников контрреволюционного заговора. В книге публициста Виктора Фрадкина называются имена тех, кто ломал ребра и пальцы Кольцову, чтобы добиться от него нужных признаний — это сержант госбезопасности Кузьминов, старший лейтенант Райхман, капитан Шварцман (после войны другие сотрудники НКВД будут пытать уже их). Сколько наговорил, напридумывал и написал Кольцов, сколько возвел напраслины на себя и на друзей — всё ради того, чтобы вырваться из рук костолома Кузьминова, дожить до суда и там в присутствии серьезных и солидных людей объяснить, насколько бездоказательны предъявленные ему обвинения, насколько нелепы детали его самооговора. Но его стратегия провалилась.

Гражданская жена Кольцова — немецкая журналистка Мария Остен, которую Хэмингуэй также ввел в свой роман — узнав из парижских газет об аресте Кольцова, добровольно приехала в Москву вместе с маленьким сыном Иосифом. Её отговаривали многие, в том числе и писатель Лион Фейхтвангер, который объяснял Марии, что мужа она уже не спасёт, но сама может поплатиться жизнью. Но Остен не слушала советов. Тогда она ещё не знала, что в доносе Андре Марти ей посвящен целый пункт: «Так называемая «гражданская жена» Кольцова Мария Остен (Грессгенер) является засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве — следствие ее шпионской деятельности». Более года мужественная женщина обивала пороги московских органов, пытаясь спасти Михаила.  Чтобы доказать свою преданность Советскому Союзу, Мария даже подала документы на получение советского гражданства. Она не знала, что её мужа уже нет в живых. Дело на Марию Остен заведут 22 июня 1941 года. Только представьте: фашистская авиация бомбит советские города, танковые клинья утюжат деревни, моторизованные колонны расстреливают все живое, но наркому госбезопасности Всеволоду Меркулову не до этого. Вместо того, чтобы писать рапорт с просьбой немедленно отправить на фронт, он спешит подписать постановление об аресте беззащитной женщины. Марию Остен обвинят в шпионаже и расстреляют в августе 1942-го.

Все 416 дней с момента ареста до расстрела Михаила Кольцова продержали во Внутренней тюрьме Лубянки. Только раз его вывезли в Лефортово, где проходил суд. 1 февраля 1940 года в специальном помещении Лефортовской тюрьмы заседала «тройка» во главе с армвоенюристом Василием Ульрихом, подписавшим до и после сотни, если не тысячи смертных приговоров. Как гласит протокол, суд проходил «без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей». В тот день председательствующий очень торопился: ему предстояло провести несколько дел, а за дверьми уже едва стоял на перебитых ногах и ждал своей очереди Всеволод Мейерхольд. Секретарь закрытого судебного заседания военной коллегии Верховного суда СССР зафиксировал в протоколе последние слова Михаила Кольцова: «Все предъявленные ему обвинения им самим вымышлены в течение пятимесячных избиений и издевательств над ним. Все его показания нелогичны и легко могут быть опровергнуты, т.к. они никем не подтверждены». Т.е. на суде Кольцов официально отказался от всех выбитых из него доносов и не признал своей вины. Но судьи уже не обратили внимания на его доводы – всё, что им нужно, было зафиксировано в трех толстых томах дела. Объявлен приговор. Весь «процесс» длился менее 20 минут. Дорога от Лубянки до Лефортово заняла больше времени.

Точная дата его смерти неизвестна: одни источники называют дату расстрела 2 февраля 1940 года, другие сообщают, что Кольцов умер в лагере в 1942 году. Прах самого известного журналиста СССР покоится в безымянной могиле.

Как у М.Светлова в его «Гренаде», советские читатели будто бы и не заметили пропажи Кольцова. Они уже давно привыкли к тому, что люди в Стране Советов бесследно исчезают, что не нужно задавать вопросов почему и куда. В 1939 году кольцовский «Огонёк» вышел вроде бы без видимых изменений — тот же дизайн, то же количество страниц, тираж, цена. Те же авторы: Евгений Петров (еще на три года), Исаак Бабель (еще на три месяца), Евгений Долматовский (еще на четыре десятилетия). Но изменения все-таки были. На последней странице вместо традиционного «Редактор Михаил Кольцов» стояло безликое — «Редакционная коллегия». А на месте издателя — не «Журнально-газетное объединение», а «Издательство ЦК ВКП(б) «Правда». Как и многие видные деятели того времени, Михаил Кольцов исчез, чтобы появиться вновь лишь во времена перестройки, оставшись одной из неоднозначных, противоречивых — но, безусловно, самых ярких фигур своего трагического времени.