Россияне питают давнюю и совершенно непостижимую любовь к Испании. О близости и определенном духовном родстве двух народов в разное время убедительно высказывались многие знаменитые россияне. Так, художник Константин Коровин, побывавший в Испании еще в 1888 году, восклицал: «Почему эти совершенно другие люди так похожи на русских?». Ему вторил писатель Михаил Бернов: «Затрудняюсь сказать, кто гостеприимней, добрей – испанец или славянин? Я один, в чужой стране, не зная языка, но я гораздо менее здесь одинок, гораздо более у себя…». Уже много позже украинский хлопец (а следом за ним и весь советский народ) из знаменитого стихотворения советского поэта Михаила Светлова “Гренада” будет нестерпимо мечтать о свободе крестьян из далекой Гренадской волости, а журналист Илья Эренбург воспоет “благородную нищету” Испании, проводя прямые параллели с Советской Россией. Этот список можно продолжать бесконечно. Но вопреки распространенному мнению, духовная близость русских и испанцев проявилась задолго до Гражданской войны в Испании 1936-39 годов, которую советские люди пережили почти как свою. И даже до знаменитой светловской «Гренады», написанной десятью годами ранее. Истоки взаимной любви двух стран и народов следует искать пять веков назад…
* * *
Еще в 1517 году император Священной Римской империи Карл V направил великому князю Василию III извещение о своем вступлении на испанский престол и предложил развивать добрые отношения двух стран. В ту пору дипломатия велась без спешки – ответа из далекой Московии римский император ждал почти 6 лет. Но дождался: Василий III благосклонно принявшего предложение Карла. Доставивший ответ в Испанию подьячий Яков Полушкин стал первым в истории российским дипломатом, посетившим эту страну. Однако до XVII века контакты Испании с нашей страной носили эпизодический характер – это были редкие посольства ко дворам, и только.
Ситуация резко изменилась в начале XVIII века, когда крепнувшая на глазах изумленной Европы петровская Россия все увереннее заявляла о себе как о значимом международном игроке. На завершающем этапе Северной войны 1700-1721 годов Петр I начал проявлять интерес к Испании. В 1717 году между Петербургом и Мадридом завязалась переписка об установлении дипотношений. А осенью 1719 года в письме к посланнику России в Гааге князю Борису Куракину Петр I, предписывая «всемерно гишпанской стороны искать». Тогда же российский император предложил назначить к мадридскому двору постоянного российского представителя. В грамоте от 15 сентября 1721 года, адресованной испанскому королю Филиппу V, говорилось: «Мы желаем с вами дружбы и доброй корреспонденции, между нашими государствами может процветать доброе купечество к приращению обоих государств и к пользе подданных наших». Первым постоянным российским посланником в Испании стал князь Сергей Голицын.
Впрочем, «всемерно искать гишпанской стороны» наши предки стали уже по смерти Петра Великого – во второй половине XVIII века, когда c величайшего позволения императрицы Екатерины II испанцы начали основывать в нашей стране свои торговые конторы. Именно в ту пору в Санкт-Петербурге поселился испанский композитор Висенте Мартин-и-Солер, переживший в России годы наивысшей славы. Тогда же Екатерину II, покровительствовавшую испанцам, воспел в своих произведениях испанский драматург Лусиапо Франсиско Комелья. Верой и правдой российской императрице служил и генерал Хосе де Рибас: участник штурма Измаила, руководивший строительством порта Одесса, чьим именем названа центральная улица этого украинского города — Дерибасовская.
Однако на исходе XVIII века в отношениях между Испанией и Россией возникло некоторое напряжение, едва не вылившееся в настоящую войну. Мадрид, вступивший в конфронтацию с Англией, мешал выгодному сближению России с Лондоном. Разочарованный император Павел I в 1797 году даже решил отложить отправку в Испанию своего нового посланника барона И.А. Криденера. Дальнейшему обострению российско-испанского конфликта способствовал мальтийский вопрос. Как известно, Мальтийский орден находился под покровительством Российской империи, часть рыцарей вопреки уставу ордена провозгласила Павла I великим магистром. Это избрание признали все западные державы, кроме Мадрида. Узнав, что русские и англичане собираются создать на Мальте военно-морскую базу, испанский король Карл IV наотрез отказался признать российского императора магистром ордена. Не простив обиды, Павел отозвал своих поверенных из Мадрида, отослал испанских консулов из России и 15 июля 1799 года объявил Испании войну. Карл IV издал ответный манифест, в котором резко и оскорбительно отозвался о России и ее императоре. Наблюдателей этот конфликт только позабавил – все прекрасно понимали, что в данном случае противники в силу географического положения “не могли бы сойтись ни на суше, ни так же точно и на море”. Впрочем, Россия и Испания предприняли ряд оборонительных мер, опасаясь возможного нападения со стороны союзников противоборствующей державы. Однако уже в 1800 году Павел I порвал отношения с Англией, заручившись союзом с Францией, что привело к оттепели в отношениях с Мадридом. Русско-Испанская война, объявленная, но так и не начавшаяся, была окончательно закончена при Александре I 4 октября 1801 года. Поскольку состояние войны было формальным, и никаких военных действий не велось, то двухлетнее военное противостояние, прошедшее без единого выстрела и без жертв, так и осталось в истории двух стран забавным курьезом. Другими словами, даже повоевать симпатизирующие друг другу Петербург и Мадрид так и не смогли.
Но по-настоящему волна “испанофильства” захлестнула Российскую Империю в 1812 году – в пору Отечественной войны. Мадрид, как известно, раньше Москвы вступил в борьбу с Наполеоном и одержал первые победы над французами. В 1808 году Севильская Верховная Хунта обратилась к Александру I с призывом прийти на помощь. Результатом этого обращения стал военный союз Мадрида и Москвы – так история впервые связала воедино судьбы двух народов, русские и испанцы осознали себя соучастниками общего великого дела. Всё это тут же нашло отражение в отечественной печати, вызвало немало литературных откликов, пробудило интерес к испанскому языку, истории и искусству.
Впрочем, россияне и до этих судьбоносных событий частенько обращались к испанской культуре – уж слишком яркими были создаваемые ей образы. Например, роман Мигеля де Сервантеса “Дон Кихот” был хорошо известен и любим в России ещё с середины XVIII века (перевод на русский появился лишь в 1769 году, причём это был перевод с французского – испанский язык россияне тогда еще не знали). Приход “рыцаря печального образа” в Россию был весьма своевременным: произведение Сервантеса сразу покорило просвещённую русскую общественность, им восхищались Пушкин, Тургенев, Гоголь, Достоевский… Россияне в «Дон Кихоте» увидели не просто гениальную книгу, а притчу о человеческом предназначении, которое сами столь же страстно искали. Наверное, поэтому трагическая фигура Дон Кихота оказалась так хорошо понята и прочувствованна именно в нашей стране. Не удивительно, что ещё в 1869 году балет «Дон Кихот» был впервые поставлен в Большом театре. Даже русские крестьяне, имевшие лишь приблизительное представление о романе, пользовались образами Сервантеса – Дон Кихот стал у них чем-то вроде шуточного прозвища для простаков.
Кстати, этого испанского героя будут чтить и большевики. Но уже не за его любовь к добру, а, скорее, за неприятие зла, которое, впрочем, советская власть трактовала на свой лад. В СССР наиболее ярко образ испанского «рыцаря печального образа» был воплощен Николаем Черкасовым в фильме Григория Козинцева «Дон Кихот», который вышел на экраны в 1957 году. Ну а на современной театральной сцене этот образ неизменно ассоциируется со спектаклем “Человек из Ламанчи” и Владимиром Зельдиным, который впервые надел доспехи Дон Кихота в 2005 году, когда ему было уже 90 лет.
Но вернёмся в начало XIX века. В 1811 году в России издается первая «Краткая испанская грамматика». И если Василий Жуковский переводил того же Сервантеса с французского, а романсы о Сиде – пользуясь немецким переводом Гердера, то Павел Катенин, самостоятельно освоивший испанский язык, уже мог сравнивать «Романсеро» Гердера с подлинными испанскими романсами и был вправе заметить: «Жаль, что Гердер, при всех достоинствах его переложения, не попёкся более о точности и позволил себе кое-что на свой вкус переиначить».
Существенно добавил россиянам любви к раскинувшейся за Пиренеями стране и Александр Пушкин. Его «испанский» цикл стихов способствовал канонизации у наших предков романтизированного представления об Испании куда эффективнее, чем все последующие переводы с испанского.
Если не считать оды Гаврилы Державина «Бог», Пушкин был первым русским автором, «заговорившим по-испански». И хотя поэт никогда не был в Испании, однако любовь к этой стране, возникшая в российском обществе, во многом обязана именно Александру Сергеевичу:
“Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
и мраком, и сном”.
И как тут не вспомнить опять же советский фильм «Большая перемена», в котором серенаду на эти стихи Пушкина исполняет героиня Светланы Крючковой, воспылавшая почти испанской страстью к своему учителю Нестору Петровичу.
Пушкин разделял со своими современниками восторг перед испанцами, первыми изгнавшими наполеоновские войска. В начале 30-х годов поэт начал даже изучать язык Сервантеса и Кальдерона, в чём несомненно преуспел и даже занимался переводами. Всерьез увлекался Александр Сергеевич и испанской литературой – в его библиотеке было немало книг испанских авторов, в том числе знаменитый рыцарский роман «Тирант Белый», а также произведения Сервантеса, Хуана Мануэля, Переса де Иты, Бальтасара Грасиана и других. Этот живой интерес не мог не затронуть творчества поэта. Испанскими мотивами проникнуты несколько его стихотворений: «Ночной зефир» (1824), «Пред испанкой благородной» (1830), «Альфонс садится на коня» (1835—1836), «На Испанию родную» и «Чудный сон мне Бог послал» (1835).
Кстати, именно перу Александра Пушкина принадлежит одна из самых ярких в мировой культуре интерпретаций образа севильского обольстителя Дон Жуана. Этот литературный персонаж, созданный испанским драматургом Тирсо де Молина еще в 1630 году, как-то незаметно утратил связь с автором и стал героем самостоятельных оригинальных произведений Байрона, Гофмана и многих других писателей. Русская же история Дон Жуана началась именно с «Каменного гостя» Александра Сергеевича, впервые опубликованного в 1839 году. Благодаря Пушкину испанский обольститель начал обретать новое значение, обогатив мировую литературу удачной трактовкой извечно притягательного героя. За пушкинской трагедией последовали философская драма А.К.Толстого, популярные пьесы А.Н.Бежецкого и А.О.Мордвина-Щодро, в XX веке русскую «донжуаниану» пополнили прозаические пьесы А.В.Амфитеатрова и Б.К.Зайцева, стихотворные драмы Н.С.Гумилева и В.Казакова, циклы К.Бальмонта и М.Цветаевой, стихотворение А.А.Блока «Шаги командора», трактат К.Бальмонта. Но все началось именно с Пушкина.
«Сумев откликнуться на все основные жанры классической испанской литературы XV—XVII веков, Пушкин угадал их национальные особенности и как бы завещал последующей русской литературе их дальнейшее истолкование и раскрытие на подлинной языковой основе», — так определяет заслугу великого поэта перед испанской и русской культурой академик М.П. Алексеев.
«Благословенный край, пленительный предел», где «ночь лимоном и лавром пахнет», где «жены вечером выходят на балкон» и «умеют с любовью набожность умильно сочетать» — вот тот экзотический и при этом манящий образ Испании, который благодаря стихотворениям Пушкина до сих пор всплывает в сознании каждого из нас. Причем любовь Александра Сергеевича к Пиренеям оказалась взаимной. Испанский писатель Xуан Валера во время пребывания в России в составе дипломатической миссии (1856—1857 годы) не только с удовольствием читал стихи Пушкина, но и активно пропагандировал его творчество у себя на родине. И, похоже, весьма удачно. Так, испанский поэт Мануэль Рейна в своем стихотворении, написанном в 1884 году, перечисляет всех своих учителей, коим он обязан своим талантом. В хронологическом ряду между Леопарди и Гейне у Рейна есть такие строки:
Puschkin, rasgado el pecho, y en la herida
la sierpe de los celos enroscada*.
(* – Пушкин, с пробитой грудью и со змеёй ревности, клубком свернувшейся в ране).
Любовью к Испании проникнуто и творчество Михаила Лермонтова. Поэт долгое время был уверен в испанских корнях своего рода, происходившего будто бы от владетельного герцога Франсиско Лерма, который еще во времена борьбы с маврами бежал из Испании в Шотландию. Это предание бередило воображение русского поэта, одно время он даже свою фамилию писал через букву “а” – “Лермантов”. Впрочем, мадридский архив опроверг предполагаемое родство Михаила Юрьевича с испанским родом. И, тем не менее, свою первую драму, написанную в 1830 году, Лермонтов назвал «Испанцы». Ни одна другая страна не могла дать творцу столь благодатной почвы для создания эффектного драматического произведения – к фантазии молодого сочинителя были услужливо представлены и гордый своими корнями закостенелый в сословных предрассудках кастилец, и коварный иезуит-инквизитор, и дочь богатого аристократа, и благородная отвага простолюдина, и пылкая любовь, и зарево костров.
“Испанской грустью” россиянам помогли проникнуться и композиторы. Почти два года – 1845-1847 – провел в Пиренеях Михаил Глинка, где изучал традиционную культуру, нравы, язык, записывал фольклорные мелодии. Творческим результатом этой поездки явились две симфонические увертюры, написанные на испанские народные темы – «Арагонская хота» и «Ночь в Мадриде». В свою арагонскую хоту Глинка привнес собственное ощущение этого танца: более экспрессивное, горячее, яркое. А успех «Испанского каприччо» Николая Римского-Корсакова музыковеды объясняются идеально найденным эмоциональным тоном, который ассоциируется у слушателя с испанским образом. По словам испанского виолончелиста Пабло Касальса, «Испанское каприччо» стало «прекрасным истолкованием испанской души, когда-либо осуществленным художником-славянином». Игорь Стравинский в статье «Испанцы в «Русских балетах»» также писал о безусловной музыкальной близости между двумя странами:
«Между народной музыкой Испании, особенно андалузской, и русской народной музыкой я вижу глубинную связь, которая, без сомнения, обнаруживается в их общих ориентальных истоках. Некоторые андалузские песни напоминают мне мелодии наших русских областей и будят во мне атавистические воспоминания».
Во многом благодаря музыке, литературе, путевым запискам (например, Василия Боткина) и зарисовкам к середине XIX века в сознании русского человека сложился образ Испании как страны оригинальной и во многом отличной от остальной Европы.
Солнечная, экзотическая, с прекрасными дуэньями, мантильями и кастаньетами, веерами и шпагами, серенадами под балконом, неистовыми страстями и корридой – так несколько театрально воспринимали эту страну в России в 50-е годы XIX века. Однако со временем этого стереотипного образа просвещённым умам уже казалось мало. «Многочисленные путешественники каждый год наводняют литературу своими книгами об Испании, считают задачу поконченной, когда в 1001 раз опишут несколько испанских соборов, бой быков, мантильи, кастаньеты и глаза прекрасных андалузянок: они не только не посещают таких отдаленных провинций, как Балеарская, но даже на самом полуострове, кроме Мадрида и Андалузии, ничего не видят…», – писал в конце 80-х годов XIX века журналист Исаак Павловский. Думается, что его слова справедливы и для многих сегодняшних путешественников. Стереотип, заложенный Пушкиным и Глинкой, оказался живуч.
Во второй половине XIX века Испанию посетили многие российские ученые и литераторы: в их числе Л.Н. Мечников, М.Н. Капустин, К.А. Скальковский, Д.В. Григорович, П.Д. Боборыкин. Каждый из них старался привезти домой реальные впечатления об этой стране, свободные от излишнего романтизма. Путевые заметки, дневники и очерки они публиковали в основном в журналах. Время, проведенное в Испании, русские путешественники считали одним из самых счастливых в своей жизни. По словам одного из исследователей, «они как бы эмоционально раскрепощались в этих южных краях, со столь необычным климатом и природой, столь отличной от русской». Не удивительно, что для передачи оттенков своих эмоций и чувств русские авторы, причем мужчины, находили сотни восторженных слов.
И испанцы отвечали русским той же теплотой! В одном из «Писем России» Хуан Валера описал Россию как великую империю со своей особой миссией на Востоке, в пример своей Родине. С ним солидарен испанский философ Мигель Унамуно: «Я всегда был убежден в существовании несомненных аналогий между русским и испанским национальными характерами. Смирение, отношение к жизни, бесстрастная религиозность масс и мистические порывы избранных, те же основы экономической жизни, вплоть до явственных элементов мира у нас. И даже толстовство значительно ближе к нам, чем во Франции или в Италии, странах латинизированных и слишком языческих». Кстати, сам Лев Толстой очень сожалел, что мало знает об Испании, но признавал ее сходство с Россией: «В Испании много интересного, и боюсь, я уже не успею поговорить подробно об этой стране, столь похожей на ту, в которой мне довелось родиться».
Русский характер всегда противопоставлялся немецкому с его педантичностью и аккуратностью, не дотягивали россияне манерами и до французов, зато всегда были близки испанцам в беспечности. Во всяком случае, многие испанские черты очень импонировали русским людям. Но иногда желание найти сходство между Россией и Испанией у наших предков доходило до смешного. Особенно в этом преуспевали те русские, у которых «желание быть испанцем», едва они оказывались за Пиренеями, подавляло все иные. Таковых даже высмеивали – как, например, в стихотворении Ивана Кокошина «Испания и Россия», датированного второй половиной XIX века:
За Пиренейскими горами
Лежит такая же страна;
Богата дивными дарами,
Но без порядка и она.
Здесь также куча грязных станций,
И недостаток лошадей;
Такое ж множество инстанций
И подкупаемых судей.
Тут есть кремли, есть и соборы,
Клопов и тут не перечесть;
Есть и рекрутские наборы,
В пехоте даже каски есть.
Гитара – та же балалайка,
Цыганка – ровно как у нас;
Чиновников такая ж шайка;
Ответ «ahora» – наш «сейчас».
Порядком изучив испанцев,
Я к заключенью прихожу,
Что кроме свежих померанцев
Всё то же дома нахожу.
Еще более язвительным выглядит пародийный образ, созданный в свое время Козьмой Прутковым в стихотворении «Желание быть испанцем»:
Тихо над Альямброй,
Дремлет вся натура,
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура!
Дайте мне мантилью,
Дайте мне гитару,
Дайте Инезилью,
Кастаньетов пару.
Укрепили симпатию россиян и картины великих испанских художников – Веласкеса, Мурильо, Сурбарана, Рибейры, Гойя. С их полотнами русские знакомились в Эрмитаже, в музеях Мадрида, Вены, Берлина, Парижа. Испанская живопись сразу влюбляла в себя наших живописцев. «Веласкес – такая глубина знаний, самобытности, блестящего таланта, скромной штудии, и все это скрывается у него глубокой страстью к искусству, доходящей до экстаза, в каждом его художественном произведении», – писал Репин Третьякову, будучи в Испании. В 1899 году имя Веласкеса Илья Ефимович поставил на первое место в ряду «великих портретистов», тогда же в печати он провозгласил: «Рембрандт и Веласкес – мои боги… Они были выше всех академий мира». Репинские «Дон Жуан и донна Анна» – это, своего рода, дань гениального русского художника испанской музе.
Эксперты считают, что испанская живопись открыла россиянам дверь в иное понимание роли искусства и формы его воплощения – более правдивое. И, безусловно, она дала новый толчок к развитию собственно русской живописи. «В Риме и Флоренции художник копирует, конечно, прекрасные вещи, но я полагаю всё-таки, что гениальные фантазии итальянцев не дадут нашему художнику того, что он обыкновенно ищет: правдивого воспроизведения жизни. Школа, наиболее подходящая в этом отношении к русскому характеру, это – школа фламандская, но испанцы стоят ещё выше ея», – писал Исаак Павловский.
А вот на архитектуре любовь россиян к Испании почти не сказалась. Знаменитый испанский инженер Августин Бетанкур, попав в Россию, быстро обрусел и стал последовательным выразителем именно русского зодческого стиля, подготовив плеяду талантливых инженеров. Пожалуй, единственное заметное архитектурное исключение – дом на Воздвиженке, построенный для богатого купца Арсения Морозова в середине 1890-х архитектором В.А.Мазыриным. Москвичи сразу окрестили этот особняк «испанским подворьем» за неимоверное сочетание различных архитектурных стилей. Мазырин построил пышное здание в псевдомавританском стиле, с кружевным аттиком и решеткой балкона, могучим порталом входа и стенами, усеянными раковинами. Это был самый роскошный особняк в Москве, он и по сей день считается одним из самых необычных зданий столицы, напоминающим сказочный замок. «Думается, этот интерес к «небывальщине», к удивляющему, сказочно-прекрасному вообще характерен для национального восприятия», – писал искусствовед Дмитрий Сарабьянов. Именно Испания явилась для русского человека выразителем этой небывальщины, загадочности и экзотичности. Такой далекой и желанной.
Зато на театральном репертуаре интерес россиян к Испании отразился сполна. Испанская драматургия давала русским возможность озвучивать те чувства и идеи, которые преобладали в обществе, при этом не затрагивая реалий собственной страны. В 50-60-х годах XIX века постановками испанских пьес Педро Кальдерона занимался театральный критик Александр Баженов – пропагандист классических западноевропейских спектаклей в противовес низкосортным мелодрамам русских авторов, заполонивших московскую сцену. В Малом театре в эту пору с успехом ставили «Ересь в Англии», «Саламейский алькальд», «Сам у себя под стражей» Кальдерона.
Появление на русских подмостках пьес другого великого испанца – Лопе де Веги – связано с именами театрального деятеля Сергея Юрьева и гениальной русской актрисы Марии Ермоловой. Современные эксперты считают неоценимым значение для русского театра постановки 1876 года драмы «Овечий источник» в Малом театре. В ней Ермолова сыграла испанскую крестьянку Лауренсию, зовущую на борьбу с тираном. Стремление не только дать исторически правдивую картину Испании, но и донести до зрителя гуманистический замысел драматурга, – сделали этот спектакль образцом для последующих постановок произведений Лопе де Вега на русской сцене. “Когда в “Овечьем источнике” она перед народом, растоптанная, к восстанию призывает… мы в райке уже не ревем – стонем, навзрыд воем! Да, плачут люди! Друг друга обнимают… Барышни платками машут, мы пледы распустили. Из театра шли — вплоть до Немецкой, “Утес” пели, городовые только дорогу давали. Вот это впечатление, это театр!”, – читаем мы в одном студенческом воспоминании. Не удивительно, что уже спустя три года столь резонансный спектакль был снят с репертуара, а сама пьеса повсеместно запрещена к представлению – мало ли чем призывы к борьбе с тираном, пусть даже сценическим, могли закончиться для России, в которой нарастало недовольство государем. Так совпало, что спустя еще два года террористы все же совершат расправу над российским императором Александром II – но, разумеется, не из-за “Овечьего источника”.
В 1891 году пьеса «Собака садовника» Лопе де Веги (больше известная нам как «Собака на сене») была выбрана для бенефиса другой выдающейся русской актрисы – Марии Савиной. Петербургскому зрителю творение испанского драматурга было представлено на сцене Александрийского театра. Рецензенты отмечали, что Савина «исполнила роль Дианы так изящно, как самые тончайшие кружева… Все нюансы, малейшие изгибы роли капризной, страстной испанской женщины были ею переданы в совершенстве…». Так Ермолова и Савина помогли русским зрителям познакомиться с творчеством Лопе де Веги – отныне этот испанский драматург навсегда войдет в российскую культуру. Без его пьес уже невозможно представить русский театр, да и советский тоже – достаточно вспомнить «Учителя танцев», которого с 1946-го по 1975 годы играл же упоминаемый нами Владимир Зельдин. Жанр «плаща и шпаги» об испанских нравах XVII века плавно перекочевал и в советский кинематограф – комедия «Собака на сене» с Маргаритой Тереховой и Михаилом Боярским в главных ролях яркий тому пример.
Нельзя обойти вниманием еще один ярчайший испанский образ, воплощенный на российской сцене – это Кармен, придуманная автором французских новелл Проспером Мериме. Работу над оперой “Кармен” француз Жорж Бизе начал в 1874 году, спустя год состоялась ее премьера в Париже, завершившаяся, как ни странно, полным провалом. Французы заклеймили “Кармен” вульгарной и безобразной. Впечатлительный Бизе не вынес позора, заболел и скоропостижно скончался спустя три месяца после премьеры, так и не узнав, что совсем скоро его музыка станет образцом оперного жанра. Более того, сюита №2 из “Кармен” по сей день считается лучшим примером фламенко, а «Марш Тореодоров» – лучшим пасадоблем. В коллекции “Маленьких историй” хранится уникальное издание — нотная партитура оперы «Кармен» из 365 страниц, датированная предположительно 1875 годом. Запись выпущена французским музыкальным издательством Отец Шуден и сыновья (Choudens Père et Fils). Подробнее об экспонате читайте в здесь.
Уже в 1878 году, т.е. спустя всего три года после парижской премьеры, «Кармен» была впервые поставлена в России – правда, итальянской труппой. В 1885 году опера с успехом прошла в Мариинском театре, в 1898 – в Большом. Российскому зрителю трагическая история о своенравной цыганке сразу пришлась по душе. Она полюбилась русской публике из-за обилия страстей: люди с удовольствием на протяжении двух часов наблюдали за жизнью героев, пытающихся обуздать свои желания. Именно такой – страстной и непокорной – изображена на обложке брошюры с нотами арии «Хабанера» из оперы Жоржа Бизе оперная певица Евгения Владимировна Лучезарская (меццо-сопрано), исполнившая партию Кармен. Это раритетное издание, отпечатанное в 1916 году в петроградской типо-литографии «Энергия» по заказу издательницы А.К. Соколовой, хранится в коллекции “Маленьких историй”. Подробнее с экспонатом можно ознакомиться здесь.
В нашей стране оперу сопровождал непременный успех. Причем во все времена! В советскую эпоху «Кармен» Бизе вошла как символ оперного жанра с его демократичностью, заразительностью и театральными штампами – как выразительный символ извечной коллизии «мужское/женское». Кстати, со знойной испанкой советский зритель был неплохо знаком ещё до Октября 1917 года. Об этом, в частности, свидетельствует изданная в 1918 году в Самаре брошюра революционных стихов, включавшая текст нового «Марша рабоче-крестьянской армии». Так вот в его подзаголовке указывалось, что слова должны исполняться «на мотив Тореадора» из «Кармен» Жоржа Бизе. Выходит, рабочие и крестьяне должны были на зубок знать этот мотив. Ну а главный пролетарский поэт Владимир Маяковский в 1920 году в одном из «Окон» РОСТА огульно заклеймил испанку как меньшевичку (на самом деле, наоборот – здесь поэт меньшевиков уподобляет женщине «легкого поведения»):
На фронте внутреннем, после стольких мен,
с большевиками меньшевистская Кармен.
Но большевики все же одобрили “Кармен” и её автора. Спасло Бизе то, что он сделал героями своего произведения простых людей, а не каких-нибудь испанских аристократов. Так что французскому композитору советская власть поставила однозначный посмертный диагноз – здоров. В одной из советских рецензий 30-х годов об этом так прямо и говорилось:
«Автор “Кармен” – глубоко здоровый композитор – ему чужды и болезненный невроз, и изощренная чувственность того же Вагнера. Здоровье Бизе вытекает из его крепкой связи с демократическими низами. Здесь же коренятся причины изумительной доходчивости, общепонятности музыки Бизе. Вряд ли во второй половине XIX века можно найти другого композитора, который при столь же высоком качестве музыки был бы столь же доступен широким массам, как Бизе”.
В СССР опера «Кармен» превратилась едва ли не в самый действенный символ Испании. Впрочем, так случилось не только в Советском Союзе, но и в других странах – например, в США. В коллекции “Маленьких историй” представлено редкое издание для детей оперы Жоржа Бизе, выпущенное в Нью-Йорке в 1938 году с разрешения Оперной гильдии Метрополитен (Metropolitan Opera Guild). Выходит, и у американцев Испания с юных лет ассоциировалась именно с Кармен. Кстати, эта книга содержит цветные и черно-белые иллюстрации известного русского художника-декоратора Александра Серебрякова. В 1925 году этот талантливый живописец вынужден был эмигрировать из СССР во Францию, так что его замечательными работами любовалась парижская и американская ребятня. Полный скан этого издания доступен по ссылке в разделе “Библиотека”.
Но именно в СССР любовь к испанской теме имела столь явный ностальгический подтекст: увидеть настоящую Испанию нескольким поколениям советских людей так и не довелось. Удивительный факт: с 1918-го по 1929 год Испанией советским гражданам было выдано всего шесть (!) виз (одна из них — Федору Шаляпину). “Они не пускают русских. Ни красных, ни белых, никаких”, — судачили про испанские консульства в европейских столицах. Впрочем, ничего удивительного: в 1918 году дипломатические отношения Мадрида и Москвы были прерваны, восстановлены только в 1933-м, причём обмен посольствами произошел лишь в 1936 году – накануне гражданской войны. За границей злопыхатели тем временем писали:
“В Испанию и раньше ездили из России одиночки, чудаки, любители острой, горьковатой экзотики. Даже в голове развитого русского человека испанская полочка была почти пуста, запылена. На ней можно было найти Дон Кихота с Дон Хуаном, Севилью и сегедилью, Кармен с тореадором, “шумит, бежит Гвадалквивир” да ещё “тайны мадридского двора”.
Именно так: никогда не видели, но искренне любили. Хотя бы в образе Кармен. Этой странной любви европейцам было не понять. На советской сцене премьера оперы Бизе состоялась 13 мая 1922 года в Большом театре, в 1924 году – в Музыкальном театре Немировича-Данченко, в 1935-ом – в Оперном театре Станиславского. В коллекции “Маленьких историй” представлено либретто для оперы “Кармен”, изданное Управлением театрами РСФСР в 1935 году:
Надо сказать, что в разные годы советская Кармен то буднично приземлялась и обытовлялась, то вдруг празднично эстетизировалась, а то и вовсе превращалась едва ли не в пламенную революционерку. В ней видели то олицетворение низменных качеств обреченной человеческой натуры, то личность, утверждающую свою свободу. Но ее любили любой. Не удивительно, что советских артистов, исполнявших основные оперные партии, советская публика знала и по имени, и в лицо.
В 1967 году на советскую балетную сцену с триумфом вышла “Кармен-сюита” Родиона Щедрина на музыку Бизе, где блистала несравненная Майя Плисецкая – за ней и многие другие знаменитые балерины стали исполнять эту партию. Кстати, советские граждане, живущие вдали от больших городов и не имеющие возможность посещать театры и консерватории, вовсе не были лишены возможности послушать любимую оперу. Грампластинки с ариями из “Кармен” разлетались с прилавков музыкальных магазинов как горячие пирожки”. Только в коллекции “Маленьких историй” хранится более десятка таких дисков:
Ну а экранизаций этого бессмертного произведения и вовсе не счесть. Так что знойная испанская брюнетка с легкой руки Жоржа Бизе и Проспера Мериме сначала покорила российские подмостки, а потом прочно вошла в жизнь едва ли не каждого советского человека. И это не преувеличение. С середины 30-х годов в ассортименте советской парфюмерной промышленности появилась серия продукции “Кармен” – пудра, духи, одеколон, мыло. Выбор названия был вполне оправдан: образ испанки кружил головы советских мужчин и вызывал зависть советских женщин. Продукция, упакованная в коробки с портретом Кармен, была просто обречена стать хитом. Дамы активно пользовались новыми духами, кавалеры восхищались ярким пряным ароматом с нотками гелиотропа и острым шипровым оттенком. Ну а советские девочки, перебирая флаконы на туалетных столиках своих мам, мечтали о красной розе в черных волосах, пышной пестрой юбке и смуглой коже. Кармен стала настоящим брендом. «Моя Кармен. Такой я видела её в детстве — картинку на обертке мыла с соответствующим названием. Испанка с гребнем и розой в волосах, в белой мантилье и манильской шали. Штамп, банальность, но, по крайней мере, не вульгарно. Ничего черно-красного, как нынче модно, все «в мягких пастельных тонах». Будучи ребенком, я глядела на картинку, и думала, что Кармен — хорошая девушка. Арии из оперы, которые передавали по телевизору и по радио, ничего к этому образу не добавляли. Красивая Кармен — красивая музыка, естественно. А потом мне подарили книжку с новеллами Мериме, и я прониклась отвращением к сеньорите Кармен, которая оказалась воровкой, наводчицей в банде и девицей легкого поведения. Но та картинка мне по-прежнему нравится», – так или почти так могла вспоминать о Кармен среднестатистическая советская женщина. Подробнее о советской парфюмерной продукции из серии “Кармен” читайте в истории «Жемчужина Кармен».
Испанка Кармен попала в советские квартиры не только в пудре и духах, но и в фарфоре. Вариантов танцующей брюнетки с красной розой в волосах, выполненных в миниатюре, в СССР было не счесть – кусочек Испании на полке хотела иметь каждая семья. В коллекции “Маленьких историй” представлена фарфоровая статуэтка “Кармен или испанский танец”, изготовленная в 1957 году Киевским экспериментальным керамико-художественным заводом. Форму для этой версии советской Кармен изготовила украинский скульптор Оксана Леонтьевна Жникруп. В некоторых частных коллекциях её хрупкую героиню называют “танцующей цыганкой” – под таким названием она становилась советским гражданам ещё понятнее.
Однако в молодой советской республике романтизированному образу Испании с самого начала пытались противопоставить страну неприукрашенно суровую, стоящую на пороге жестоких исторических испытаний. В книге «Люди, годы, жизнь» знаменитый советский журналист Илья Эренбург писал о том, что “Испания – это не Кармен и не тореадоры, а 20 миллионов рваных Дон Кихотов, сумевших сохранить отроческий пыл несмотря на все старания инквизиторов!». Безусловно, 20 миллионов рваных Дон Кихотов были гораздо ближе советскому пролетариату, нежели танцующая испанка. С красноречием влюблённого говорил Эренбург о гордости и любви к свободе испанского народа, о его внутреннем благородстве, о самобытности испанской культуры, о том, что она своеобразно перекликается с русской.
По-советски максимально точно создал образ Испании в своем знаменитом стихотворении “Гренада” Михаил Светлов – это произведение в свое время стало не менее знаковым для понимания этой страны, чем Дон Кихот или Кармен. Получилось забавно: Светлов дал советскому человеку новую Испанию – страну революционную, героическую, непокорную, заменив прежний романтический и театральный образ, который 100 лет назад предложил российской интеллигенции Пушкин. При этом ни Светлов, ни Пушкин в Испании никогда не были. И тем не менее сформированные ими стереотипы оказались очень устойчивыми, хотя и были во многом субъективными. Когда Михаил Светлов (тот самый «человек и пароход», на котором, стараниями Леонида Гайдая, страстно любившего поэзию Светлова, плыл Семён Семёныч Горбунков во время кругосветного круиза) сочинял свою «Гренаду», то он и вообразить не мог, что она станет символом мужества и любви к Родине, самым “испанским” советским стихотворением, одой Гражданской войне. Но светловские поэтические строки спустя 10 лет так удачно легли в рифму со временем, что когда в 1937 году первые дети из Страны басков прибыли в Ленинград, каждый житель СССР уже знал о далёком испанском городе Гранада, в котором идет война с фашизмом. Впервые стихотворение было опубликовано в «Комсомольской правде» еще 29 августа 1926 года. А вскоре после публикации “Гренаду” стал декламировать со сцены Владимир Маяковский. Так молодой поэт Светлов получил верного друга, а его имя прогремело на всю страну (об истории другого знаменитого стихотворения Михаила Аркадьевича читайте в истории «От трубача до барабанщика»).
Культурная связь России и Испании продолжается и по сей день. В 2011 году состоялся перекрестный Год культуры Россия-Испания, в 2015 – Год языка и литературы, а в 2016 – Год туризма. Не зря Испания – излюбленное место отдыха россиян, а русская диаспора в Испании, пожалуй, самая многочисленная в Европе. Популярные ещё в СССР испанские танцы и игра на гитаре не сдают своих позиций и сегодня. Например, в Москве действует даже Академия Фламенко, а игра на классической гитаре, созданной испанским гитарным мастером Антонио Торресом, включена в программу молодежных Дельфийских игр России. Да и мы сегодняшние все с тем же тщанием продолжаем настойчиво искать “гишпанской стороны”. Возможно, именно так – с ярким солнцем, безоблачным небом и ласковым морем – представляя себе райские кущи…
