Горьких как будто всегда было два – в жизни, в творчестве, в отношении к России и её народу, к советской власти, наконец. Людям, взявшим псевдоним, во многом изначально свойственна противоречивость натуры: даже если подлинное имя почти исчезло, заслоненное выдуманным, – маска остается маской. В личности Пешкова, ставшего в 1892 году Горьким (а до этого успевшим побывать Иегудиилом Хламидой), действительно, уживались несовместимые грани: лирик и грубиян, плебей и интеллигент, певец «восточной» души русского народа и радикальный западник, религиозный человек и атеист. Факты биографии Алексея Максимовича, в которых проступает острая противоречивость его натуры, сегодня общеизвестны. Взять хотя бы горьковские «Несвоевременные мысли», в которых он резко осудил Октябрьскую революцию как акт варварства, большевизм назвал «национальным несчастьем», а самого Ленина обвинил в палаческих наклонностях. Эти высказывания никоим образом не вяжутся с последующим возвращением в конце 1920-х постаревшего «буревестника» из эмиграции и тесным его сотрудничеством со Сталиным на закате жизни. Эта двойственность была заметна ещё современникам — не случайно классической в горьковедении стала статья Корнея Чуковского «Две души Максима Горького», ставшая своего рода апофеозом недоверия «буревестнику». О том, каким видели Горького его современники и потомки, читайте в истории «Накликавший бурю».