Незадолго до смерти поэтесса писала: «Никто не хочет — никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей — вся Москва, но ни одного кто за меня — нет, без меня! — умрет. Я никому не необходима, всем приятна. У меня особый дар идти с собой (мыслями, стихами, даже любовью) как раз не-к-тем».
В СССР из эмиграции она возвращалась в разгар репрессий — в 1939 году. Только на родине Цветаева узнала об аресте младшей сестры Анастасии. Через два месяца после возвращения последовал новый удар — арестовали дочь Алю, а в октябре та же участь ждала мужа. Сестра проведет в лагерях и ссылке 15 лет, дочь — на год меньше, а Сергей Эфрон будет расстрелян в октябре 1941 года. Никто из них тогда не узнает о смерти Марины.
За два года после возвращения в Ленинград было опубликовано только одно ее стихотворение 20–летней давности «Еще вчера в глаза глядел…», к которому она добавила название «Старинная песня», так как у советского человека любовь могла быть только счастливой. Ее главной заботой теперь был сын Мур (Георгий), которому к началу войны исполнилось 16 лет (он погибнет на фронте в 1944–м). В эвакуацию они отправлялись кораблем. Ее последнее плавание продолжалось 10 дней, пока не сошла с сыном на камский берег в Елабуге. В переполненном беженцами городе ей было невозможно найти работу. Чтобы выбраться отсюда, она была готова стать судомойкой, но позволить сыну продолжить учебу. Когда же разрешение перебраться в Чистополь и обещание устроить на работу были получены, силы ее оставили.
Она оставила три предсмертные записки.
Сыну Георгию: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».
Писателю Николаю Асееву: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!»
«Эвакуированным»: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н.Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».
Провожавший Цветаеву в эвакуацию Борис Пастернак потом корил себя: «Если это правда, то какой же это ужас!.. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о «посторонних заботах»! Это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей…»
Могила Цветаевой на Петропавловском кладбище затерялась. Только в 1960 году после своей реабилитации ее сестра Анастасия установила здесь памятный крест, а через 10 лет и надгробие.
Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей
Отказываюсь — выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть
Вниз — по теченью спин.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один — отказ.
Ужас конечно…. а всего-то нужен был психоаналитик. Ну и плюс если были наркотики, тоже вводили в депрессию…. жалко было читать. В ней столько любви к сыну…. Ее победила собственная субличность, как и всех самоубийц.