Проводниками в эту историю стали для нас сразу три экспоната из коллекции «Маленьких историй». Это фаянсовый соусник с поддоном и клеймом «Быв. Ауэрбахъ», изготовленный в 1870-75 годах мастерами Тверской фаянсовой фабрики М.С. Кузнецова, фаянсовая доска для нарезки сыра той же фабрики, но датированная 1875-1887 годами, а также «Договорной лист» конторы Шумновского торфяного болота Товарищества М.С. Кузнецова, изданный в Твери в 1914 году. Эти артефакты, связанные с совершенно разными промыслами, прочно объединяет в одну увлекательную историю имя славного российского предпринимателя – Матвея Сидоровича Кузнецова. Однако есть у этих вещиц еще один не менее мощный связующий фактор – это их родина, место, из которого они все пошли. Речь о Корчевском уезде Тверской губернии – ныне Конаковский район Тверской области.
На некоторых современных географических картах Тверской области указана местность, которая обозначена как «урочище Корчевы». Это все, что осталось от уездного города Корчева, затопленного при строительстве плотины Иваньковского водохранилища и канала Москва-Волга. «Исчезла Корчева под волнами, словно сказочный Китеж-град», — писала районная газета. Если бы у Корчевы была могила, на ней было бы высечено две даты: 18(29) октября 1781 года — 2 марта 1937 года.
По преданию, к появлению и названию Корчевы, а также к дизайну ее герба приложила руку сама Екатерина II. Как-то императрица, любившая путешествовать по стране, совершала речной вояж по Волге. Поздним вечером непогода вынудила корабли пристать к берегу близ сельца Карачево. Когда поутру распогодилось, государыня была поражена красотой здешней природы: успокоившаяся Волга играла бликами в лучах яркого солнца, непроходимый лес щедро дарил все оттенки зеленого. Прямо на глазах Екатерины II бежавший заяц перепрыгнул через пень. Очарованная императрица повелела: «Желаю увековечить сие дикое место, давшее нам чудесный приют. Отныне быть здесь новому городу, лес корчевать». Так якобы небольшое тверское село именным указом императрицы осенью 1781 года превратилось в город Корчеву, а дикий русак навсегда застыл на гербовом корчевском пне.
Впрочем, благосклонность государыни не особенно сказалась на экономическом благополучии этих мест: природа в Корчевском уезде хоть и была живописной, однако местность эта была либо сплошь заболоченной, либо поросшей глухим лесом – в общем, к земледелию совершенно непригодной. Это обстоятельство и вынудило корчевского помещика Федора Карабанова в 1809 году сдать в долгосрочную аренду свои 200 десятин земли (218 гектаров) близ деревни Домкино прибывшему из Пруссии аптекарю Фридриху-Христиану Бриннеру. Причем оба сочли сделку крайне выгодной: Карабанов получал за никчемный участок 7000 рублей, а Бриннер в течение 20 лет мог не только вырубать на арендованной территории лес и возводить строения, но и абсолютно бесплатно использовать песок, камень и прочие минералы. Как распорядиться этими ресурсами Бриннер уже знал: он в кратчайшие сроки создал первое в Тверской губернии предприятие по производству изделий из керамики.
Посудный бизнес Бриннера обещал стать прибыльным и перспективным – в России в ту пору были очень модными и востребованными изделия из фаянса (речь не о фарфоре, а именно о более дешевом фаянсе, основной составляющей которого была глина). К тому же, в стране с 1800 года действовал запрет на импорт заграничных керамических изделий ввиду «достаточного количества отечественного фарфора и всякой каменной посуды глазуром». Уже в 1810 году Фридрих-Христиан наладил свое фаянсовое производство и даже перекупил мастеров из знаменитого завода Гарднера (основан в Вербилках в 1766 году). Однако раскрутить свой керамический бренд в Тверской губернии Бриннеру так и не удалось: местные купчины предпочитали сервизы более высокого качества, а на простой люд, едавший из деревянной посуды, рассчитывать не приходилось. В общем, предприятие показалось нетерпеливому немцу рисковым, и в том же 1810 году он сбыл весь свой нехитрый бизнес вместе с землями лифляндскому провизору Андрею Яковлевичу Ауэрбаху. Это его фамилия указана на представленном в нашей коллекции соуснике.
Как раз в это время в нашей истории впервые всплывает фамилия Кузнецовых. Параллельно с Ауэрбахом в старообрядческом селе Ново-Харитоново Гжельской волости Бронницкого уезда, что в 50 километрах от Москвы, в 1810 году основал свое фаянсовое предприятие местный удельный крестьянин Яков Васильевич Кузнецов. Где простолюдин Кузнецов взял деньги на завод — история умалчивает. Одни источники утверждают, что Якову помогала собирать капитал по копейке старообрядческая община, другие — якобы он убил и присвоил деньги подвыпившего купца. Как бы то ни было, Кузнецов фабрику построил и переманил к себе лучших гжельских мастеров-кустарей. К слову, качество первых кузнецовских изделий оставляло желать лучшего: сохранились сведения о том, что подмосковный фаянс в ту пору был сплошь кривой, производился из плохо размолотой глины, глазурью покрывался небрежно. Однако Кузнецовым, в отличие от того же Бриннера, хватило желания и терпения довести свое производство до ума. Именно из их Гжельного заводика через каких-то 50-60 лет вырастет настоящая фарфорово-фаянсовая монополия России, частью которой окажется и завод Ауэрбаха. Но не будем забегать вперед.
С 1810 года предприимчивый и трудолюбивый Ауэрбах вкладывает всю душу и деньги в свое любимое детище. На ссуду в 25 тысяч рублей, испрошенную у Александра I, немец проводит полную модернизацию оставленного Бриннером допотопного керамического бизнеса. Андрей Яковлевич сразу решил отказаться от земляных печей для обжига посуды в пользу более технологичных горнов, возвел 33 (!) здания для различных мастерских и складских помещений. Постепенно расширил ассортимент: кроме разнообразной столовой утвари бывший провизор стал выпускать аптечные склянки разного объема и формы. Но главное, Ауэрбах существенно улучшил качество выпускаемой продукции. Так в Тверской губернии появился первый фаянсовый гигант, обеспечивавший работой около 120 человек. С 1815 года это предприятие ежегодно выполняло заказов более чем на 80 тысяч рублей. Успехи Ауэрбаха не оставила без внимания Придворная контора: в 1820–ых годах завод получил сразу три заказа на изготовление сервизов для императора. К сожалению, лишь небольшая часть этих уникальных артефактов сохранилась до наших дней.
В 1829 году Ауэрбаху пришлось перенести свое производство из села Домкино. Дело в том, что помещики Карабановы отказали оборотистому немцу в продлении аренды земли в надежде, что фарфоровый делец продаст им свое успешное производство. Но хитрые русские мужики в своем плане совершенно упустили врожденную рачительность немцев. То-то они удивились, когда узнали, что Ауэрбах заблаговременно бережно перевез всю свою движимую и недвижимую собственность, включая оборудование, жилые корпуса и производственные цеха в село Кузнецово того же Корчевского уезда, в котором уже успел выкупить земли. К слову, название этого села тогда не имело никакого отношения к фарфоровой династии Кузнецовых – здесь просто стояли кузни, обслуживающие местный участок тракта Москва-Петербург.
На новом месте Ауэрбах развернулся по–крупному. Немец оснастил свой завод двумя водяными двигателями и даже паровой машиной – кстати, первой в Тверской губернии. На его кузнецовской фабрике выпускали изысканные сервизы, чайные приборы, кружки, блюда, чайники и прочую столовую утварь – в том числе, и вполне доступную по цене. Качество ауэрбаховского фарфора постепенно обрело всероссийскую славу. Так, в 1829 году на Первой публичной выставке русских изделий в Санкт-Петербурге завод Андрея Яковлевича был удостоен серебряной медали — отличный результат, если учесть, что Ауэрбах стал вторым из 326 фабрикантов, представивших свою продукцию. Отдельно экспертами были отмечены искусные сервизы с бордюром (поддоном) из белого фаянса, по прочности и чистоте отделки отнесенные «к первому разряду». Обратите внимание, что и соусница белого фаянса из нашей коллекции выполнена именно в таком стиле – как видим, мудрые Кузнецовы оставили все лучшее из того, что было сделано Ауэрбахом. Они вообще старались поддерживать преемственность во внешнем виде выпускаемых изделий.
В 1831 году на Первой московской выставке изделий отечественной промышленности Андрей Ауэрбах получил уже золотую медаль, а в 1833 году — право ставить на свою фарфоровую продукцию герб Российской империи. Это было высочайшим признанием заслуг. Несомненный производственный успех тверского немца был отмечен и государственными наградами: в 1835 году Ауэрбах был удостоен ордена Святого Станислава, а в 1839-ом — ордена Святой Анны. А вскоре обрусевшему лифляндскому провизору было пожаловано и дворянское звание. Правда, в российских дворянах Андрей Яковлевич пробыл недолго: в 1846 году Ауэрбаха не стало, и фарфоровый бизнес перешел его сыновьям – Иоганну (Ивану), Герману и Генриху (Андрею).
А в это время «хрупкая» империя Кузнецовых прирастала новыми землями и предприятиями. Началось все с того, что Терентий Кузнецов выкупил у помещиков Сарычевых пустошь Дулево во Владимирской губернии, где уже в 1832 году поставил новый фаянсовый завод с сортировочным цехом, складом и живописной мастерской. Однако вскоре предприимчивые Кузнецовы станут не только создавать предприятия с «нуля» (в Риге, в Будах, Славянске, Рыбинске), но и безжалостно поглощать менее удачливых конкурентов. Началось их фарфоровое «рейдерство» в 1840 году с аренды и последующего выкупа завода Александра Григорьевича Сафонова в селе Коротково, который специализировался на выпуске керамических игрушек и статуэток. В 1891 году Кузнецовы «сожрут» самого Гарднера! Ауэрбаху, точнее его сыновьям, не повезет двадцатью годами ранее, в 1870 году.
В 50-60 годы XIX века завод Ауэрбаха все еще считался прочно стоящим на ногах: изделия тверского фаянса, украшенные изысканной ручной росписью и модным в ту пору печатным принтом, были востребованы по всей Европе. Однако сыновьям Ауэрбаха, в отличие от Кузнецовых, не удалось продолжить фарфоровую династию – собственно, на них она и оборвалась (потомки Андрея Яковлевича позже отличились на инженерном поприще). После отмены пошлин на экспортный фарфор Ауэрбахи не выдержали конкуренции с более дешевыми английскими изделиями. Банкротство было неизбежно. На Всероссийской промышленной выставке 1870 года завод Ауэрбаха получил награду за «хорошее качество по белизне и отличную крепость фаянсовой посуды» — на этой эффектной и красивой ноте наследники Андрея Яковлевича продали бизнес в селе Кузнецово своему главному конкуренту на рынке «народного фаянса» — Матвею Сидоровичу Кузнецову, представителю четвертого поколения знаменитой фарфоровой династии.
К слову, новый владелец хоть и приложил (по слухам) руку к банкротству Ауэрбахов, но все же проявил уважение к бывшим хозяевам завода: на протяжении 5-7 лет после покупки предприятия Кузнецовы ставили на изделия, изготавливаемые по прежним формам, клеймо с имперским орлом и надписью «Быв. Ауэрбахъ». Собственно, поэтому мы и можем датировать наш коллекционный соусник 1870-75 годами.
Именно с приходом в семейный бизнес 18-летнего Матвея Сидоровича о фаянсе и фарфоре Кузнецовых узнали не только по всей России, но и за рубежом. Только вдумайтесь: в 1864 году фамильные предприятия реализовали «хрупкого товару» на 700 тысяч рублей. Как и все его предки, Матвей Сидорович был убежденным старообрядцем и глубоко верующим человеком. Однако исключительная набожность ничуть не мешала ему быть коммерчески успешным, предприимчивым и циничным промышленником – в этом смысле наши староверы даже дали фору протестантам-немцам с их рациональным аскетизмом. В отличие от тех же братьев-Ауэрбахов, Матвей Кузнецов чутко улавливал малейшие веяние времени, тут же подстраивался под конъюнктуру рынка, требования властей, реагировал на изменчивые вкусы потребителей. Причем старообрядческая община во все времена поддерживала бизнес Кузнецовых: поначалу давала беспроцентные ссуды, после помогала выкупить новые земли под заводы. «Фарфоровые короли» в благодарность строили старообрядческие храмы, школы, больницы, библиотеки.
К слову, Кузнецовы были далеко не единственными крупными российскими предпринимателями, вышедшими из традиционной старообрядческой среды. Колоссальную роль в отечественной истории XIX–XX веков оставили такие приверженцы «старой веры», как Савва Морозов — предприниматель и меценат, Василий Прохоров — основатель Трехгорной мануфактуры, Василий Громов— лесопромышленник, один из учредителей Санкт-Петербургской консерватории, Павел Третьяков — меценат, основатель Третьяковской галереи, Александр Гучков — председатель Государственной Думы Российской империи, Павел Рябушинский — общественный и политический деятель, издатель. А ведь были еще промышленные династии Трындиных, Мальцевых, Шибаевых — все они осеняли себя двуперстным крестным знамением.
Примечательно, что фарфоровое производство Корчевского уезда процветало весь XIX век, и происходило это на фоне упадка других хозяйственных отраслей. Об этом, в частности, свидетельствуют отзывы о здешних уездах Тверского вице-губернатора Михаила Салтыкова-Щедрина. Да-да, знаменитый писатель-сатирик в 1860 году был назначен на этот высокий административный пост, до этого успев побывать вице-губернатором Рязанской губернии. Заметим, что Тверью Михаил Евграфович руководил в непростой период отмены крепостного права. Причем достоверно известно, что либерал-Салтыков решительно выступал против всякого рода притеснений крестьянства, чем, разумеется, вызвал недовольство местных чиновников. Несомненно, тверские помещики-самодуры и чиновники-бюрократы послужили Салтыкову-Щедрину отличной «натурой» к созданию монументальных образов в его сатирических рассказах. Но нас интересуют, прежде всего, непредвзятые отзывы Салтыкова о Корчевском уезде, где развернулось фарфоровое производство. А отзывы эти были неутешительными. «В безнадежном упадке и страхе жила уездная Корчева», — писал вице-губернатор в своих заметках. Побывав в Корчеве, среди непроходимых лесов и болот, Михаил Евграфович признал эти места неперспективными и бесполезными. В романе «Современная идиллия», построенном как раз на тверских реальных сюжетах, Салтыков безжалостно резюмирует: «Такая уж здесь сторона. Кружев не плетут, ковров не ткут, поярков не валяют, сапогов не тачают, кож не дубят, мыла не варят. Что в Корчеве родится? Морковь — так и та потому только уродилась, что сеяли свёклу, а посеяли бы морковь — так наверное уродился бы хрен… В Корчеве только слёзы льют да зубами щёлкают. Ясно, что человеку промышленному, предприимчивому, ездить сюда незачем». Салтыков будто приговор Корчеве вынес — спустя 75 лет бесперспективный город будет погребен под водой в соответствии с планом экономического развития СССР.
Однако далеко не всякому предприимчивому человеку был заказан путь в Корчеву. Например, Матвею Кузнецову захолустье и нечерноземье этих мест было только на руку – здешняя заболоченная земля доставалась ему по бросовым ценам, а для фарфорового производства материал в округе имелся в избытке. Он сумел извлечь выгоду даже из заболоченности территории. Дело в том, что набирающее мощь фарфоровое производство требовало все больше топлива для обжига изделий. Однако к концу XIX века дрова – единственный на тот момент доступный источник топлива — резко подскочили в цене. Причина тому — развитие отечественных железных дорог: в паровозных топках сгорали кубометры древесины. В общем, использование дров для обжига фарфора стало нерентабельным, а добыча каменного угля в России пребывала в зачаточной стадии. В этих условиях энтузиасты начали использовать для своих производственных нужд новый вид топлива – сухой торф. Так вот Матвей Кузнецов не только первым в стране перевел свой фарфоровый бизнес на торфяной обжиг, но и организовал добычу этого материала на близлежащих болотах близ деревень Беливо и Дуброва — благо торфяников в Подмосковье и в Тверской губернии было в избытке. Так Кузнецовы раньше своих конкурентов решили вопрос с дешевым топливом.
На торфозаготовках у Матвея Сидоровича каждый сезон (с 1 мая по 20 июля) трудилось до 2000 человек. Согласно «Положению о найме на сельхозработы» от 1886 года, с каждым наемным рабочим работодатель подписывал «Договорной лист». В нашей коллекции как раз и представлен уникальный экземпляр такого Договора от конторы Шумновского торфяного болота Товарищества М.С. Кузнецова, изданный тверской типографией в 1914 году. В эту брошюрку конторские служаки заносили все подробности заключения контракта с работником: сроки и профиль работ, условия труда и оплаты, ответственность сторон, санкции за нарушение договора, порядок разрешения трудовых споров через суд и т.д. Здесь же указана специфика работы заготовителя: «Работа наша состоит в рассушке и укладке торфа в штабеля длиной 18 аршин, шириной 3 аршина 12 вершков». Далее от руки вписывались нормы выработки – в нашем случае они не указаны. Заметим также, что на весь срок работ заготовители обеспечивались от конторы «харчами обычными», а также четвертью фунта чая и двумя фунтами сахара ежемесячно. Установленная оплата (вписывалась от руки, не указана) выплачивалась каждое 30 число месяца. Согласитесь, завидная стабильность по сегодняшним меркам.
Но удивительно даже не это: Товарищество Матвея Кузнецова добровольно, в досудебном порядке, брало на себя материальную ответственность в случае получения работником производственной травмы. Семья пострадавшего обязательно получала денежную компенсацию от конторы. В договоре также указаны условия получения работником пенсии, перевода на более легкий участок, выдачи премий и т.д. Целых 53 пункта о правах нанимаемых трудяг – и это, заметьте, на рубеже XIX-XX веков! Добавьте к этому право рабочих лечиться в больницах и отдавать своих чад в школы, которые строил на свои средства Матвей Кузнецов. Причем аналогичные социальные меры принимались и на фарфоровых фабриках Кузнецовых. Некоторым современным предприятиям такая ответственность даже и не снилась.
Для многих тверских крестьян, которым некуда было деваться после реформы 1861 года, новый бизнес Кузнецова открыл спасительную возможность для гарантированного заработка. Босые рабочие месили ногами торф в вырытых ямах, смешивая его с водой, затем разливали его по формам, сушили и получали удобные по размеру кирпичики. Поначалу их транспортировали на носилках, позже от места заготовок до складов была проложена узкоколейка. Артель из семи человек за 14-часовую смену успевала заготовить до 6000 торфяных кирпичей. Так что на 18-ти фарфоровых заводах Кузнецова не иссякал годовой запас сухого горючего. Кстати, уже в советское время выяснилось, что на сухое топливо Матвей Сидорович перешел не только из экономии. В 1969 году при обследовании подвалов одной из фабрик Кузнецова обнаружили старую керамическую массу, которая позволила разгадать секрет качества «кузнецовского» фарфора. Особенность его состояла не только в том, что добытую глину, прежде чем пустить в дело, хранили целый год в подвале, чтобы она стала пластичной. Главное, что именно торф, добытый непременно до 20 июля, обеспечивал наилучший обжиг фарфоровых изделий.
Надо сказать, что торфяные разработки в Подмосковье продолжались и после смерти Матвея Сидоровича. Так, в 1911 году в 75 верстах от Москвы (будущий Электрогорск) было решено построить первую в России электростанцию на торфе. Деньги под этот проект выделили немцы, а руководителем пригласили Ивана Радченко. В биографии Ивана Ивановича указано, что он профессиональный революционер с 1899 года, член РСДРП с 1898 года, не раз ссылался в Сибирь, участвовал в трех революциях, был знаком с Лениным и Крупской, дружен со второй женой Сталина. Все так. Но в 1912 году, т.е. еще за пять лет до революции, именно Радченко, как сына опытного лесозаготовителя, привлекают к реализации глобального энергетического проекта. Сегодня уже мало кто помнит о том, что эта торфяная инициатива была с успехом воплощена в жизнь. Уже в марте 1914 года торфяная электростанция дала первый ток потребителям. А вскоре на ее базе была создана небывалая доселе в стране сеть энергоснабжения с подстанциями в Павловском Посаде, Зуеве и других населенных пунктах Тверской и Московской губерний. Электростанция на торфе была признана одним из крупнейших достижений отечественной технической мысли. Считается, что именно она спасла столицу в период топливного кризиса периода Гражданской войны.
В 1918 году Московское акционерное общество «Электропередача», занимавшееся созданием и развитием электростанции, было ликвидировано, а все его имущество национализировано. Однако большевики не оставили торфяных разработок. Опытного Ивана Радченко новая власть назначила руководителем Главторфа. Молодое советское государство с энтузиазмом разрабатывало новейшие способы добычи дешевого торфа (например, гидротехнический), методы его обезвоживания, эффективного сжигания (в виде торфяной пыли) в топках мощных паровых котлов, изучались перспективы передачи электроэнергии на большие расстояния. Торфяным электростанциям уделялось немалое значение и в знаменитом ленинском плане ГОЭРЛО. На сухом топливе Шатурских и других болот росли ГРЭС, новые подстанции, вокруг них появлялись поселки и города. Иван Радченко принял во всех этих начинаниях самое активное участие. В 1926 году он организовал и возглавил единственный в стране Научно-исследовательский торфяной институт. На его базе в Тверской области была открыта Торфяная опытная станция (ТОС), вокруг которой вскоре появился большой поселок.
Однако в августе 1937 года Ивана Ивановича постигла участь большинства из тех, кто начинал большое дело еще до революции. Его арестовали, обвинили в проведении «вредительской работы, направленной на разрушение торфяной промышленности» и приговорили к 25 годам заключения. После очередного урезания пайки старый большевик Радченко совсем ослабел и попал в больницу Соль-Илецкой тюрьмы. Здесь он и умер в возрасте 68 лет 1 мая 1942 года. Ну а его научные разработки с успехом реализовывались еще многие десятилетия. Интересно, знают ли жители современного села Радченко Конаковского района, в чью честь в 1965 году был назван их поселок? А ведь это тот самый поселок, что вырос когда-то вокруг торфяной опытной станции Ивана Ивановича. В этих же местах на рубеже веков добывал торф Матвей Кузнецов. Здешние болота и сегодня богаты этим материалом: запасы торфа в Тверской области экспертами оцениваются в 2 миллиарда тонн. Однако совершенно заброшенные за последние 30 лет торфяники сейчас считаются лишь причиной опустошительных пожаров. Возможно тверским властям все же удастся реализовать специальную программу по их успешному освоению. Матвею Кузнецову же 130 лет назад удалось.
Но вернемся к фарфоровой империи Кузнецовых. В 1887-89 годах 18 фарфоровых фабрик этой династии (всего в России в ту пору было 47 фабрик, работавших по керамическому профилю) были объединены в единое «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М.С. Кузнецова». С этого момента на дне каждой кузнецовской чашки, блюдца и прочей посуды ставилось клеймо, обязательным элементом которого была надпись «Т-во М.С. Кузнецова». Однако на фарфоровой доске для нарезки сыра из нашей коллекции этот элемент отсутствует. Это позволяет нам отнести этот артефакт к 1875-1887 годам выпуска – когда фарфор уже перестали клеймить «быв. Ауэрбахъ», но еще не добавили в штамп информацию о товариществе.
Разумеется, смекалистый Кузнецов не случайно наладил обжиг фарфоровых досок специально для нарезания сыра — на 70-90 годы XIX века выпадает расцвет сыроделия в Тверской губернии. Это необычное по тем временам производство появилось в здешних местах в 1866 году, когда отставной лейтенант Николай Верещагин построил в деревне Отроковичи уже знакомого нам Корчевского уезда одну из первых в стране сыроварен. Да-да, еще каких-то полтора века назад наши предки понятия не имели, что такое сыр (до середины XIX века в России его производили «естественным, сырым» способом, без тепловой обработки, отсюда и название – «сыр», что значит сырой). Импортозамещение на этот продукт тогда не распространялось, однако дорогими заморскими деликатесами могли лакомиться лишь единицы. Исправить эту несправедливость и взялся родной брат знаменитого художника-баталиста Василия Верещагина.
Прожект Верещагина был тщательно продуман и подготовлен. Николай Васильевич выяснил, что в Тверской и соседних Вологодской и Ярославкой губерниях у крестьян к определенным срокам скапливается большой объем излишков молока – по православному календарю в России в ту пору было до 210 постных дней в году, в которые даже грудным детям молоко давать считалось большим грехом. А уж коров-кормилиц в нечерноземном регионе старались держать в каждом дворе. Другими словами, дефицита в дешевом сырье у Верещагина не было. Выяснять секреты сыроделия у ушлых иностранцев, державших в России около пяти сыроварен, Николай Васильевич не стал – в 1865 году он сам отправился в Швейцарию постигать технологию сыроварения. Владельцы альпийских буренок рецепты своих сыров не скрывали, Николай полгода учился у них приготовлению разных сортов, собственноручно изготовленные сырные головы отсылал родителям в Россию. Здесь же, в Швейцарии, Верещагин наблюдал за работой артельной сыроварни: окрестные крестьяне сдавали молоко, а потом пропорционально делили между собой прибыль от продажи продуктов. Создание подобных артелей на Родине стала мечтой Верещагина.
На тысячу рублей, выделенную Вольным экономическим обществом, уже в 1866 году энтузиаст-Верещагин запускает в Отроковичах первую отечественную сыроварню, а за ней и вторую – в соседних Видогощах. Обе артели выпускали швейцарский и голландский сыры. В последующие четыре года в Корчевском уезде было открыто еще 11 сыроварен, перерабатывавших молоко, сданное здешним крестьянством. В 1868 году с инспекцией по тверским сыроварным артелям прибыл от Вольного экономического общества профессор Санкт-Петербургского университета Дмитрий Менделеев. Он пришел от увиденного в восторг и дал такое заключение: «Дело артельных сыроварен не напрасно затеяно, так как они значительно повышают доходы крестьянства от молочного скотоводства». Дмитрий Иванович настолько поверил в будущее отечественного сыроделия, что попросил отпуск с середины февраля по 12 марта 1869 года, чтобы вновь посетить верещагинские артели. И это при том, что на 6 марта был назначен его доклад в Русском химическом обществе об открытом им Периодическом законе. Так вот доклад в этот день делал коллега Менделеева профессор Николай Меншуткин, а Дмитрий Иванович вместе с Николаем Васильевичем Верещагиным по очереди доили корову по прозвищу Нянька, варили сыр, готовили масло.
Особенно Менделеева вдохновила необычная сыроварня в тверском селе Едимоново. В качестве эксперимента Верещагин здесь отказался от производства швейцарского долго-созревающего сыра, который не давал скорого оборота капитала, чем тормозил весь процесс развития сыроделия. Вместо него едимоновцы начали варить быстро-созревающий сыр собственной рецептуры – верещагинские сорта «Костромской» и «Пошехонский» мы едим до сих пор. Опыт оказался настолько удачным, что уже в 1871 году при поддержке Менделеева в Едимоново была открыта первая в истории России Школа молочного хозяйства, на базе которой вскоре заработала и первая молочно-испытательная лаборатория. Начинание было весьма полезным, ибо дальнейшее развитие отечественного сыроделия сдерживалось не только неразвитостью технологий, но и острым дефицитом хороших мастеров.
«Перспективно именно создание дешевого сыроварения, а не дорогого сыроварения швейцарцев, которые делали из этого промысла таинство, к которому не допускают даже помещика, стремятся держать всё в секрете, чтобы помещик не прогнал их и постоянно в них нуждался. В школе этого быть не может, потому что ученики обучаются публично, все процессы сыроварения им показываются и объясняются, оттого привычка секретничать родиться не может», — писал Менделеев.
За четверть века Школу сыроварения закончили от 700 до 1200 сыроделов. К сожалению, в 1894 году (по другим данным – в 1901-ом) это заведение было закрыто по причине «политической неблагонадежности». Сказался, вероятно, тот факт, что Верещагин принимал в школу всех желающих без исключения: достоверно известно, что в Едимонове «постигали азы сыроварения» десятки революционеров из Петербурга. Например, заведующей учебной частью здесь одно время работала известная революционерка Александра Ободовская (она же Корнилова, организовавшая побег анархиста Петра Кропоткина из тюрьмы), за три года до казни слушательницей едимоновских курсов была и Софья Перовская, лично руководившая терактом, в результате которого в 1881 году был убит император Александр II.
Постепенно сыр становится доступен и востребован российским потребителем. «В России сыр начинают есть за завтраком и за обедом даже небогатые люди», — не без гордости писал Верещагин. Он подарил нашим предкам не только вкусный сыр, но и не менее вкусное сливочное масло. Сам Верещагин назвал придуманный сорт «Парижским», поскольку хотел превзойти качественное французское масло. Для производства своего продукта Николай Васильевич использовал пастеризованные сливки жирностью до 23%. Верещагинское масло вскоре распробовали и иностранцы – в экспортном варианте оно называлось «Петербургским». Нам с вами с 1939 года этот сорт знаком под брендом «Вологодское».
Еще при жизни Верещагина Россия фактически стала лидером по экспорту сливочного масла. В одном только 1897 году оно принесло казне более 5 миллионов рублей. Сам Николай Васильевич в письме министру земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолову так оценивал свои достижения: «За прошедшие 30 лет при помощи Правительства, земств, сельскохозяйственных обществ и благодаря дружной работе моих помощников, мне удалось создать промышленность, которая за все 30 лет произвела совершенно новых продуктов на сумму примерно до 200 миллионов рублей». Скончался Николай Верещагин в марте 1907 года в своем родовом имении Пертовка. Могила родоначальника отечественного сыроварения и маслоделия была затоплена при создании Рыбинского водохранилища. А в самом Едимоново до сих пор сохранились развалины верещагинской сыроварни, ну а жители этого села по-прежнему уверены, что знаменитый сыр «Эдам» берет свое название не от швейцарского эдамера, а является сокращением от Едимоново, ставшего колыбелью русского сыроделия.
Ну а Матвей Кузнецов тем временем продолжал наращивать и развивать свой фарфоровый бизнес. Причем в числе его клиентов были не только люди из высшего общества, но и представители среднего класса: цены на его товар разнились от 30 до 3000 рублей за изделие. Так, выкупленные заводы Ауэрбаха и Гарднера позволяли Кузнецову выпускать дорогие изысканные фарфоровые сервизы высочайшего качества, а предприятия в Дулево и Будах давали возможность штамповать фаянсовую посуду попроще и подешевле. Другими словами, Матвей Сидорович сделал фарфор доступным для мещан. В этой среде предпочитали столовую утварь поярче — так называемую «посуду с цветочками». И Кузнецов давал горожанам эти щедро облепленные флорой тарелки и чашки. Истинных ценителей фарфора засилье «цветочков» крайне раздражало. В конце XIX века в России даже возник термин — «кузнецовщина», обозначавший безвкусицу и кич. Однако массовый городской потребитель был таким дизайном доволен, что благотворно сказывалось на росте благосостояния династии Кузнецовых. К тому же, Матвей Сидорович не забывал удовлетворять и самый изысканный вкус покупателей — не даром с 1902 года он имел звание «Поставщик Двора Его Императорского Величества».
Помимо посуды на его заводах стали массово выпускать майолику, садовую скульптуру, вазы, курительные приборы, садовые и цветочные горшки, писсуары, унитазы, умывальные доски и ванны, а также, архитектурную керамику: изразцы для печей и каминов, киоты и иконостасы для церковных нужд, — в общем все, что было востребовано рынком. Так, например, когда в России началась электрификация зданий, Кузнецов тут же наладил выпуск керамических изоляторов для крепления электрической проводки. Его изделия продавались по всей России и экспортировались в Турцию, Персию, Болгарию, Японию, Америку, Австрию, Индию и другие страны мира. При этом Кузнецов не забывал совершенствовать свое производство: его предприятия регулярно подвергались кардинальной реорганизации и полному переоснащению. В частности, бывший ауэрбаховский завод в Тверской области сначала был оборудован новейшими паровыми машинами, котельной, слесарной, прессовой, пристройкой для размола массы, а в 1906-07 годах получил новые трех- и двухэтажные корпуса. В целом на всех фабриках Кузнецова на рубеже веков было 177 жерновов, работающих от паровых двигателей, 66 цилиндрических барабанов, 56 гидравлических прессов, 30 мешалок, 22 глиномяльные машины, 4 пластовые машины, 10 дробильных машин, 11 сеялок, 14 печатных машин, 61 горн, 170 муфельных печей, 490 точильных машинок.
Матвей Сидорович умер от апоплексического удара 8 февраля 1911 года, оставив свой гигантский бизнес семерым сыновьям и дочери. «Фарфоровый король» был похоронен на Рогожском кладбище в Москве, однако в советское время фамильный склеп семьи Кузнецовых напротив архиерейских могил был уничтожен. Только совсем недавно на том месте, где более века назад был похоронен Матвей Кузнецов, Московский фонд культуры установил новый бронзовый обелиск. Но по-прежнему утраченными числятся на Рогожском кладбище могилы Рябушинских, Солдатенковых и других царских промышленников.
К моменту смерти Кузнецова численность занятых на тверской фабрике работников приблизилась к 2000 человек, а количество выпускаемой продукции составляло около 7 миллионов изделий в год. Завод пережил революцию 1917 года и последовавшую за ней Гражданскую войну, был национализирован. В 1929 году его переименовали в Конаковский, а село Кузнецово в поселок Конаково. В годы Советской власти завод продолжал процветать: месилась глина, работали печи, работники выполняли план и были довольны, предприятие получало призы и награды, спрос на изделия гарантировало государство. Все изменилось после развала СССР. В одночасье «совковый» фарфор и фаянс стали никому не нужны. В лихие девяностые предприятие превратили в акционерное общество, но пришедшие к управлению «бриннеры» не сумели его спасти, и в 2005 году фабрику признали банкротом. И вот стоит сегодня этот бывший фаянсовый завод с двухсотлетней историей и мировой славой разворованный и запустевший. Стоит и ждет своего нового Ауэрбаха или нового Кузнецова.
