Альбом для хранения грампластинок, изготовленный на одном из советских предприятий целлюлозно-бумажной промышленности. На обложке расположена тиснёная надпись «Альбом для пластинок». Артефакт квадратной формы, крышки и корешок выполнены из картона, оклеены тканью коричневого цвета. Блок для хранения состоит из 10 бумажных конвертов из плотной бумаги. Артикул 846-224, цена — 11 рублей. На развороте ручкой выведено «Государственный Джаз-оркестр п/упр Заслуженного артиста Р.С.Ф.С.Р. Леонида Утёсова». Оригинал. Состояние плачевное: картон деформирован, на углах и краях расслаивается, ткань протерта, конверты надорваны. Все говорит о том, что вещью в свое время очень активно пользовались.
С момента появления первых грампластинок в конце XIX века (подробно об этом моменте мы писали в истории Услышать любимый голос) для меломанов остро встал вопрос их правильного хранения — все-таки вещь очень дорогая была (как кошельку, так и сердцу), невероятно дефицитная, поэтому относились к ней бережно. Шеллаковые диски быстро трескались на солнце, были очень хрупкими, их было легко поцарапать — все это тут же сказывалось на качестве звучания пластинки. К тому же тонкие бумажные конверты, в которых продавались диски, не могли защитить изделие от всех механических повреждений. Плюс ко всему очень долго бытовало мнение о том, что нельзя хранить пластинки в горизонтальном положении — мол, так они деформируются. Много позже выяснилось, что это заблуждение, но советские меломаны старательно мастерили дома самодельные полки, этажерки и стеллажи, чтобы иметь возможность вертикально вставлять в ячейки диски с голосами любимых исполнителей. В общем, не удивительно, что когда в СССР началось производство альбомов в жесткой обложке для хранения грампластинок, этот товар сразу стал ходовым. В таком боксе можно было хранить фонотеку, не опасаясь за идеальную сохранность драгоценных записей. Кроме того, такие портативные альбомы были незаменимы в тех случаях, когда граммофон или патефон брали на пикник или просто выносили во двор. Удобно было хранить в них избранную фонотеку сельским клубам или городским домам культуры: в один альбом речи вождей можно было сложить, в другой патриотические песни, в третий — танцевальные мелодии.
Позднее, когда грамзаписи стали выпускать на более износостойких виниловых дисках, а продавать их начали в прочных картонных конвертах с пластиковым вкладышем, то необходимость в альбомах для хранения дисков отпала. Впрочем, многие меломаны по привычке продолжали ими пользоваться — пока на смену всевозможным радиолам и патефонам окончательно не пришли кассетные магнитофоны. Со временем такие альбомы вместе с их содержимым перекочевали на антресоли и чердаки, откуда у них теперь две дороги — в частные коллекции артефактов или на барахолки. Большинство из них (как в нашем случае) дошли до сегодняшнего дня в весьма плачевном состоянии — следы активного использования налицо.
В СССР выпускались альбомы для грампластинок с обложками из картона или кожзаменителя, с бумажными вкладышами. Они могли быть художественно оформлены, а бывали и совсем простенькие и дешевые, напоминающие самые обычные канцелярские папки. Некоторые экземпляры как те же папки завязывались на тесемки — наш артефакт как раз из таких. Встречались футляры, выполненные в формате альбома-книжки, которые никак не застегивались. Конструкция альбома могла быть простой, где каждый конверт для пластинки был отдельным сегментом и перелистывался как страница в книжке. Другие же делались по принципу «гармошки» с объединенными ячейками.
Бумажная или картонная ячейка для каждой отдельной пластинки имела с краю округлую прорезь, которая позволяла удобно взяться пальцами за краешек диска. Истинные ценители, стремившиеся продлить жизнь своих любимых пластинок и сохранить качество их звучания, прикасались к пластинкам только в специальных перчатках. Впрочем, главным врагом для звуковых дорожек на граммофонных пластинках были вовсе не пальцы, оставляющие следы на шеллаке или виниле, и даже не ошибочное хранение, а старые или некачественные иглы. Поэтому патефонные иголки были довольно дорогим и дефицитным товаром в СССР (как шутили в Одессе, хорошие иглы были исключительно контрабандными, в родном Отечестве таких не делали).
Альбомы могли быть тематическими — такие продавались с определенным репертуаром пластинок: скажем, коллекционный альбом с собранием записей произведений Николая Римского-Корсакова. Или просто удобные футляры под 10-20 дисков, заполняемые в соответствии с музыкальными пристрастиями владельца. Наш артефакт относится к тем, что продавались незаполненными. На задней обложке представленного альбома указана его цена — 11 рублей. Если оценить его относительную стоимость в ценах 1954 года, то получится, что за такой товар меломану нужно было заплатить столько же сколько за килограмм сахара. Или на рубль больше, чем за ведро картошки. При этом средняя по стране зарплата в 1954 году, по данным ЦСУ СССР, составляла около 700 рублей. В промышленности и на транспорте — около 800, а в сельском хозяйстве существенно ниже — около 440 рублей в месяц.
На таких простых картонных альбомах можно было самому написать содержание вложений, что, собственно, и сделал первый владелец нашего раритета. На обложке мы видим надпись, оставленную от руки: «Государственный Джаз-оркестр п/упр заслуженного артиста Р.С.Ф.С.Р. Леонида Утесова». И в верхнем правом углу №3.
Столь официальная запись с указанием точного официального названия музыкального коллектива и регалий артиста наталкивает на мысль о том, что, вероятнее всего, альбом некогда принадлежал не просто ценителю джаза, а какому-то учреждению — клубу или дому культуры. Простой меломан скорее написал бы на футляре с любимыми записями просто «Леонид Утесов» или «Оркестр Утесова». Хотя, в донельзя бюрократизированной стране, люди и дома иногда не могли отойти от привычного канцелярского слога и соблюдения всевозможных формальностей. Кстати, к 1954 году, в котором был выпущен наш альбом, Леонид Утесов уже имел еще одно звание — «Заслуженный деятель искусств РСФСР» (1947). Спустя четыре года музыкант стал Народным артистом РСФСР (1958), а затем и народным артистом СССР (1965).
Джаз в СССР стал популярен в начале 20-х годов. Поначалу он воспринимался как музыка угнетенного негритянского населения Соединенных Штатов, а потому вполне гармонично вписывался в пропагандистские рамки. Серьезные «неприятности» у джаза с весны 1928 году — после статьи Максима Горького в «Правде», которую он нетолерантно озаглавил «О музыке толстых», коей «буревестник» окрестил это музыкальное направление. Писатель уже седьмой год жил за границей, отпраздновал 60-летний юбилей, его усердно звали на родину. А пока же Горький всерьез досадовал от того, что джаз нарушает волшебную тишину итальянской южной ночи:
«Вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек — раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рев, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздается хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту, две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом. Это — радио, одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у притворно безгласной природы. Это — радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это — музыка для толстых. Под ее ритм во всех великолепных кабаках «культурных» стран толстые люди, цинически двигая бедрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины. Ему, толстому, женщина не нужна как друг и человек, она для него — только забава, если она не такая же хищница, как сам он. Не нужна ему женщина и как мать, потому что хотя он и любит власть, но дети уже стесняют его. Да и власть нужна ему как бы лишь для фокстрота, а фокстрот стал необходим потому, что толстый — уже плохой самец. Любовь для него — распутство и становится всё более развратом воображения, а не буйством распущенной плоти, чем была раньше. В мире толстых эпидемически разрастается «однополая» любовь. «Эволюция», которую переживают толстые, есть вырождение. Это — эволюция от красоты менуэта и живой страстности вальса к цинизму фокстрота с судорогами чарльстона, от Моцарта и Бетховена к джаз-банду негров, которые, наверное, тайно смеются, видя, как белые их владыки эволюционируют к дикарям, от которых негры Америки ушли и уходят всё дальше».
С той поры в СССР в джазе стали видеть исключительно проявления буржуазной культуры, чуждой советским гражданам. Газетные заголовки нередко кричали что-то вроде «От саксофона до ножа – один шаг», «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь». А как же, спрашивается, в таких условиях выжил Джаз-оркестр Леонида Утесова, возникший через год после разгромной статьи Горького — аккурат 8 марта 1929 года? Дело в том, что агрессивным нападкам реперткома и чиновников от культуры подвергся только зарубежный джаз, а отечественный, доморощенный испытывал притеснения в гораздо меньшей степени — а, тем более, такой условный, как у Утесова. Легкий репертуар Леонида Осиповича позволял не только получить благосклонность властей, но даже иметь статус государственного оркестра. Согласитесь, в легендарных шлягерах — «У Черного моря», «Утомленное солнце», «Старый извозчик» — нет ничего от классического джаза. Творческий коллектив Утесова показывал театрализованные музыкальные представления с элементами оперетты — и этим он действительно был схож с джазом. Музыканты поначалу даже называли свой оркестр «Теа-джазом». Его идею Утесов почерпнул во время визита в Париж в 1928 году, где увидел выступление американского джаз-оркестра Теда Льюиса. Будущего руководителя советского джаз-коллектива тогда до глубины души поразила «театрализованность» исполнения музыки. Тогда он и решил перенять эту манеру.
Утесов исполнял в основном песни, созданные отечественными композиторами, джазовые интерпретации классических произведений. Нередко он прибегал и к так называемому «блатному фольклору», который, как истинный одессит, очень любил и ценил. Специально для Утесова поэт Василий Лебедев-Кумач написал новые стихи на мелодии знаменитых «Мурки» и «Подруженек»: в исполнении певца они звучали как «У окошка» и «Джаз-болельщик». Оркестр Утесова много работал с Исааком Дунаевским, который переделывал для Леонида Осиповича народные русские, украинские и еврейские песни. Вместе с Дунаевским они работали над очень популярной в свое время музыкальной комедией «Веселые ребята», где Леониду Утесову и его коллективу удалось в полной мере проявить не только свой музыкальный, но и артистический талант. Мало кто сейчас помнит о том, что поначалу фильм демонстрировался с подзаголовком «Джаз-комедия».
Но, разумеется, судьбы далеко не всех советских джазменов были столь же безоблачны. Приведем только один пример: осенью 1946 года на волне развёрнутой в СССР борьбы с джазом был арестован известный трубач, «белый Армстронг» — Эдди Рознер. Джазмен хотел уехать с семьей в Польшу, но во Львовском НКВД его заставили «признаться» в намерении уехать в Америку. Покинуть СССР музыкант решил после знаменитой газетной статьи «Пошлость на эстраде», где самой мягкой была фраза «низкопоклонство перед Западом». Рознеру дали 10 лет лагерей за измену родине. А он не мог понять: какой именно? Родился он в Берлине, в 1933 году бежал от нацистов в Польшу, а оттуда — в СССР. Свободу Эдди Рознер получил только после смерти Сталина. Оркестр Утесова тоже периодически подвергался гонениям: нередко в прессе его музыку называли мещанской, а самого артиста пошляком. Не одобряли «наверху» и пристрастие певца к блатному фольклору. Леонид Осипович стремился придать иронический оттенок своим «Лимончикам» или «Гопу со смыком» — тем самым сводя на нет флер блатной романтики. И, тем не менее, исполненную им на сцене Ленинградского театра сатиры песню «С одесского кичмана» нарекли «манифестом блатной романтики» и запретили. Но, несмотря на все запреты, те самые люди, которые ставили Утесову палки в музыкальные колеса, отменяли его концерты и запрещали песни, частенько приглашали Утесова на свои закрытые концерты, где слушали его шлягеры, от которых так стремились оградить простую публику.
Здорово, когда за обычной вещью стоит целая история)
Да, сами радуемся, когда так выходит)