Две революции, именуемые на родине Великими, — Французская 1789 года и Социалистическая 1917-го в России. Они не только привели к крупнейшим трансформациям в социальных и политических системах обеих стран, но и повлияли на весь ход мировой истории. И, несмотря на почти 130 лет временной разницы, оба переворота имеют очень много общего — в предпосылках, этапах, методах, результатах и даже терминах, использовавшихся якобинцами и большевиками. Эти общие черты всегда интересно замечать, выделять, изучать и сравнивать с текущим моментом в любую эпоху. Кто-то извлекает из этого уроки, а кто-то обнаруживает признаки надвигающихся перемен. Проведем исторические параллели и мы.
Начнем с хозяйственной ситуации. Состояние национальной экономики накануне обеих революций, невзирая на разные эпохи, в обеих странах было схожим. Судите сами: Россия на рубеже XlX-XX веков только приступила к активному переходу к индустриальному обществу, а во Франции тот же процесс был запущен в конце XVIII века. И там, и там в годы, предшествовавшие перевороту, наблюдался ощутимый экономический рост. Однако непосредственно перед революцией в обеих империях произошли события, которые привели к существенному ухудшению уровня жизни населения — во Франции из-за неурожая 1788 года разразился голод, а в России экономика была существенно подорвана участием в Первой Мировой войне.
Идем далее. В десятилетия, предшествовавшие революциям, Франция и Россия отмечали серьезный демографический подъем. Заметное увеличение народонаселения населения в обоих случаях было связано с сокращением уровня смертности. Для сравнения: во Франции в период с 1715 по 1789 годы численность населения выросла с 16 до 26 миллионов человек (примерно в полтора раза), в России же с 1858 по 1914 годы число подданных увеличилось с 74,5 до 168,9 миллионов (более чем вдвое).
На этом сходства не исчерпываются. И в России, и во Франции незадолго до революции монархия была дискредитирована как институт, а сами монархи стремительно теряли популярность и народную любовь. Историки называют и Людовика XVI, и Николая II слабыми политиками. И хотя многие считают, что последний российский император стал лишь заложником исторической ситуации, но все же большинство исследователей сходятся во мнении, что оба монарха оказались не в состоянии ни довести до конца начатые реформы, ни в целом выдержать напор бурных исторических вихрей, выпавших на годы их правления.
Еще одним фактором, сыгравшим не в пользу монархии, были государыни-иностранки. Супруга французского короля, Мария-Антуанетта, происходила из рода Габсбургов, родилась в Австрии; супруга же российского императора, Александра Федоровна, урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Беатриса Гессан-Дармштадтская, родилась в Германии. Примечательная историческая параллель прослеживается еще и в том, что и Людовик, и Николай были вынуждены воевать с исторической родиной своих вторых половин.
Оба самодержца по итогам революции были казнены, равно как и их жены. Правда, французский король и его супруга сложили головы на плахе по приговору публичного суда, на котором Людовик XVI предпочел защищаться сам, а Мариая-Антуанетта имела адвоката. А вот последний российский император, как известно, был тайно расстрелян в подвале вместе с женой, детьми и слугами — без суда и следствия.
Ещё одна печальная параллель: якобинского террор во Франции, как и большевистский в России, был обращен не только против контрреволюционеров, но и против равнодушных. Вспомним лозунг «Кто не с нами, тот против нас», бывший весьма популярным в Советской России.
Французский политик и историк XIX века Алексис де Токвиль отметил довольно важный момент в развитии событий в ходе Французской революции. Речь о решающей роли Парижа: «Политическое преобладание столицы над остальной частью государства обусловлено не ее положением, не величиной, не богатством, но единственно природой государственного правления». То же самое можно сказать и о Петрограде, который справедливо называют «колыбелью российской революции». В обоих случаях столицы сыграли решающие роли в государственных переворотах.
Что же касается очевидной параллели якобинцы — большевики, то вторые сами с гордостью называли себя последователями первых. Советской властью сразу была романтизирована фигура Робеспьера. Ленин поначалу было попытался откреститься от опыта якобинского террора, но хватило его ненадолго — до 5 сентября 1918 года, когда было принято постановление «О красном терроре». А спустя несколько лет после октябрьских событий советская власть стала всерьез опасаться нового государственного переворота. В том числе и поэтому, используя параллель с Термидорианским переворотом, вскоре после Гражданской войны Сталин легко сумел убедить большевистскую верхушку в необходимости расправиться со своим главным конкурентом Троцким.
В связи с увлечением большевиков идеями якобинцев стоит упомянуть и о терминологии, которую с удовольствием перенимали первые у вторых. Так, считающиеся отечественным изобретением термины «временное правительство», «учредительное собрание», «комиссар», «декрет», разделение на «белых» и «красных» и прочие, на самом деле вошли в обиход еще во время Великой Французской революции. Ну, а набившее оскомину страшное словосочетание «враг народа», было введено еще в Римском праве и заимствовано для оправдания массового террора сначала якобинцами, а уж затем их последователями — большевиками.
И все же отличия между двумя революциями были. И существенные. Вот так описывал сатирик Аркадий Бухов в фельетоне «Техника» первые дни после Февральской революции:
«Людовик XVI выпрыгнул из автомобиля, посмотрел на Невский и с иронической улыбкой спросил:
– Это и есть революция?
– Что же вас так удивляет? – обиженно пожал я плечами. – Да, это революция.
– Странно. В мое время работали иначе… А что ваша Бастилия, знаменитая Петропавловская крепость? С каким, наверное, шумом рушатся ее твердыни и грозная цитадель падает, как…
– Нет ничего, мерси. Стоит. И шума особенного нет. Просто подойдут к камере и мелом отметят: эта для министра внутренних дел, эта для его товарища, эта для министра путей сообщения…
– Скажите, у вас даже, кажется, движение не прервано?
– Больше грузовое только. Поезда хлеб везут, а автомобили министров в Думу.
Он посмотрел мне доверчиво в глаза и спросил:
– Так это и есть теперь революция? Без трупов на фонарных столбах, без грохота падающих зданий, без…
– Это и есть, – кивнул я головой.
Он помолчал, смахнул перышко с бархатного камзола и восхищенно шепнул:
– Как далеко шагнула техника…».
