Домарочное письмо, отправленное Корчевским Земским судом в Московскую Дворянскую опеку 30 апреля 1824 года. Конверт скреплен пятью сургучными печатями: посредине печать Корчевской почтовой экспедиции, по углам — Корчевского нижнего Земского суда. Конверт проштампован двумя домарочными штемпелями: «Корчева» с припиской от руки «2», и «Тверь» с припиской «14» (возможно, взимаемая за почтовые или курьерские услуги оплата). Конверт использовался для отправки денежного доношения на сумму 90 рублей ассигнациями, о чем свидетельствует соответствующая приписка не самым аккуратным стряпчим «Сие съ ассигнацiями надевяносто рублей».
Удивительное это чувство — держать в руках артефакт возрастом почти 200 лет. Артефакт, оставшийся не только от давно ушедших людей и уже более века несуществующей империи, но еще и отправленный из исчезнувшего города. Перед нами настоящая редкость — так называемый «денежный» конверт, высланный в далеком 1824 году Земским судом города Корчева в Дворянскую опеку Москвы.
Обратите внимание: конверт домарочный. Почтовые марки в Корчевском уезде (как и в других российских уездах) появятся только через полвека — в 1876 году, вместе с открытием Земской почты. Однако отсутствие марок, разумеется, не освобождает отправителя от необходимости оплаты почтовых услуг — их стоимость проставлена цифрами от руки рядом со штемпелями. Судя по всему, письмо сначала шло из уездной Корчевы в губернский город Тверь — за расстояние в 77 верст взимались 2 копейки. За дальнейшую отправку из Твери в Москву, а это почти 300 верст, брали еще 14 копеек.
Почтенный возраст конверта выдают старинные, но отлично сохранившиеся сургучные печати. Этот пластичный материал для получения объемного штампа изобрели в Индии, в начале XVI века он был завезен в Европу испанскими мореплавателями. В России сургуч стали применять только в конце XVII века, конкуренции с ним не выдержал воск. Начиная с XVIII века сургучными печатями в Российской империи скреплялись все важные государственные бумаги.
Особый пиетет к сургучным печатям (вкупе с иронией) чувствуется в стихотворении Козьмы Пруткова, написанном в 1860 году:
Люблю тебя, печати место,
Когда без сургуча, без теста,
А так, как будто угольком,
«М. П.» очерчено кружком!
Я не могу, живя на свете,
Забыть покоя и мыслете,
И часто я, глядя с тоской,
Твержу: «мыслете и покой»!
1824 год. Российская империя все еще восстанавливается после нашествия армии Наполеона, Москва отстраивается после страшного пожара 1812 года. Александр I, увлекшийся мистицизмом, уже грезит об отречении от престола, государственными делами почти не занимается, зато в полной силе Алексей Аракчеев и порожденный им полицейский деспотизм (аракчеевщина). «Союз благоденствия» готовит восстание против царя за конституцию, но через полтора года монарха не станет, и заговорщикам придётся выйти на Сенатскую площадь.
На это время в стране выпадает не только пик вольнодумства, но и расцвет так называемого «золотого века» русской литературы: просвещенное общество зачитывается Баратынским, Державиным, Батюшковым, Гнедичем. Но главные поэтические звезды пока еще совсем молоды: Мише Лермонтову нет и 10 лет, Александру Пушкину вот-вот исполнится 25, до его знакомства с Натальей Гончаровой ещё 4 года, он только на пути к славе.
Жизнь в 1824 году кипит не только в столицах, но и в уездных российских городах. Так, Корчева к моменту отправки письма статусом уездного города обладала уже 43 года — наделена таковым была волей императрицы Екатерины II, которой после путешествия по Волге в 1781 году очень приглянулся этот населенный пункт. И тогда же, в 1781-ом, был образован Корчевской уезд.
Уже на следующий год в новоиспеченном уездном городе появился нижний земский суд, чьими сургучными печатями (для надежности и важности аж четырьмя!) скреплен представленный в нашей коллекции конверт.
Та же Екатерина II в 1775 году выпустила своё знаменитое «Учреждение о губерниях», на полтора века вперед определив систему административного управления в России. Этот документ, среди прочего, регламентировал деятельность Дворянской опеки (как мы помним из школьных учебников по истории, институт опеки до 1917 года носил в России исключительно сословный характер).
Опека должна была заботиться об оставшихся без помощи дворянских детях (сиротах до 17 лет) и вдовах. А таковых спустя 12 лет после Отечественной войны в каждом российском уезде хватало. Немало было и разорившихся дворян, чьими делами тоже занимались органы Опеки — равно как делами немощных и расточителей. Опека налагалась и за жестокое обращение с крепостными, по спорам за наследство, по лишению звания дворянина и даже за безнравственное поведение последнего. Так что не будет преувеличением сказать, что Дворянская опека сохраняла экономическую целостность дворянского сословия, препятствовала разорению дворянских гнезд.
Председательствовал в уездной Дворянской опеке предводитель уездного дворянства (таковым вполне мог быть Ипполит Матвеевич Воробьянинов, например). В ведении московского дворянства находилось сразу 13 уездных опек — по числу уездных дворянств. Не удивительно, что Московская дворянская опека, в адрес которой отправлено наше письмо, считалась самой крупной в империи: количество ее опекунств измерялось сотнями. Чаще всего причиной наложения опекунства было малолетство, когда юный дворянин не мог самостоятельно управлять своим имением. Так, например, в 1801 году безвременно почил князь Дмитрий Тимофеевич Волконский. Овдовевшая супруга его, Екатерина Александровна, одна воспитывала их шестерых несовершеннолетних детей. Так вот для них при живой матери был назначен обязательный опекун — Петр Михайлович Волконский, сподвижник Александра I. Все дело в том, что женщины в России не обладали полным набором финансовых и имущественных прав, так что управлением имуществом покойного, сиротским капиталом и вопросами обеспечения вдовы занимался специально назначенный человек.
Опекуны назначались из числа местных дворян благонравного поведения. Дело это было абсолютно добровольное. В каждом случае Дворянская опека строго следили за тем, чтобы опекуны не злоупотребляли своим положением, «чтобы не только имение было управляемо как следует, но чтобы малолетние получили пристойное воспитание, а для его имения последовала из того действительная польза, а не погибель и разорение». Если у опекаемого имелось поместье, хозяйство или мануфактура, то опекуны должны были руководить ими так, чтобы получать прибыль. Если же за опекаемым скопились долги, то опекун направлял необходимые суммы в Дворянскую опеку для возврата кредиторам или в казну. За всеми действиями опекунов должен был надзирать Земский суд и ежегодно направлять в губернскую опеку (в данном случае, — в московскую) «доношения» о состоянии дел. А, при необходимости, отправлять деньги, переданные опекунами на погашение долга опекаемого. Именно такое доношение с приложением 90 рублей ассигнациями содержалось в представленном конверте.
В Российской империи XIX века было произведено 3 основных выпуска ассигнаций — в 1769—1785 годах, 1785—1818 годах и 1818—1843 годах. Следовательно, в наш конверт были вложены ассигнации самого позднего образца, которые начали печатать летом 1818 года. Они были изготовлены на очень качественной бумаге и защищены от подделок: не даром специально для их выпуска в Санкт-Петербурге основали Экспедицию заготовления государственных бумаг, где впредь станут печатать все бумажные банкноты и официальные гербовые бумаги. Курс российских ассигнаций в рассматриваемый нами период держался на уровне 3-3,5 бумажных рублей за один рубль серебром. В последнем, к слову, насчитывалось 18 граммов чистого серебра. На рубль ассигнациями в ту пору на рынке можно было купить 1,5 кг рыбы или 2,5 кг говядины. За те же деньги предлагали четыре десятка яиц, килограмм масла или половину воза сена (около 33 кг).
Коль уж мы упомянули Пушкина, то не будет лишним заметить, что именно в 1824 году Александр Сергеевич получил свой первый серьезный гонорар: за издание поэмы «Бахчисарайский фонтан» тиражом 1200 экземпляров он получил 3000 тогдашних рублей ассигнациями. К слову, за публикацию спустя 8 лет «Евгения Онегина» Пушкин заработает 12 тысяч рублей ассигнациями. Всего же в год Александру Сергеевичу с его многочисленным семейством требовалось не менее 30 тысяч рублей. Так что приходилось много сочинять, ибо доход от родового имения Михайловское не превышал трех тысяч, а доход от каждой из 200 заложенных поэтом душ составлял скромные 15 рублей. Не удивительно, что после трагической гибели «солнца русской поэзии» выяснилось, что он скопил 80 тысяч рублей долга.
Кстати, над четырьмя детьми почившего Пушкина тоже была назначена опека: в числе опекунов были граф Григорий Строганов, граф Михаил Виельгорский и графская чета Софьи и Ксавье де Местр. Их поддержка — как моральная, так и материальная — были крайне необходимы для Натальи Николаевны. К слову, вдова лично в 1841 году подала прошение в Опеку о выдаче ей дополнительного пособия на образование детей и содержание квартиры, после чего ей было выделены 4 тысячи рублей сверх 6-ти тысяч назначенных ранее.
Нам остается добавить, что Дворянская опека, в которую направлялось наше письмо с доношением, находилась в Москве, в бесплатном помещении в Казённой палате (здании присутственных мест) на Красной площади, у Воскресенских ворот. Сейчас это двухэтажное здание расположено напротив Исторического музея. Однако в январе 1884 года было принято решение о невозможности дальнейшего пребывания Опеки в этом помещении по причине его ветхости. Предлагалось разместить ее в доме Российского благородного собрания, однако там не нашлось достаточного количества кабинетов, так что в марте 1885 года Дворянская опека Москвы переехала в здание бывшей Сенатской типографии на углу Театральной площади и Охотного ряда. В ту пору в этом доме располагалась гостиница «Континенталь», где под канцелярию Опеки выделили совершенно крохотные помещения со двора. Там она находилась вплоть до своего упразднения в 1917 году. Само же здание в 1970-х годах было снесено для строительства второй очереди гостиницы «Москва».
Ну, а Корчева, из которой отправлено письмо, была полностью затоплена спустя 20 лет после ликвидации Дворянской опеки, в 1937 году — при создании Иваньковского водохранилища. От этого исчезнувшего с земли уездного города сегодня осталось лишь несколько островков на месте разрушенных храмов в нескольких километрах вниз по течению Волги близ города Конаково.
